Такими плахами был покрыт пол низкой времянки, где дед дневал за ручной работой, выделывал он шкуры любых зверей. Под полом плодилось много крыс. Осенью вскрывались полы и уничтожались гнезда, молочно — розоватые крысята. Иначе никаких запасов зерна не хватало на долгую зиму.
Теперешние обитатели дедовского дома раскатали рубленую на века кузницу, разобрали и вывезли в другое место приземистую времянку. Убрали за ненадобностью и присадистую крепкую баню. Разгромили гумно с высокими распашными воротами. Крутился там барабан молотилки, веялось зерно после отжинок до Покрова. Петр оставался с бабушкой до ее смерти. К концу жизни Христина Антоновна любила внука Петра больше своих детей.
Вырос он уважительным, видным мужиком. Степенный в речах и делах, силач такой, что на спор валил племенного жеребца в загоне конюшни. Работал Петр конюхом. У меня был свой конь чалой масти по прозвищу Бичук. На нем я верхом пахал огороды.
В Зимнике настоящий клуб еще не построили, электричество только велось. Поэтому страшно интересно было сидеть в конюховке, рядом с братом в компании взрослых парней и девчат. Брат подмигивал мне, требовал от «распашонки»: «Научи братишку целоваться». Земляничный поцелуй в губы.
Какое счастье, жить. Жить молодым, не зная еще ни о начале и о конце мира. Нет дедовской усадьбы. Сохранился глубокий срубом колодец, из которого черпалась земная вода высоким уклювистым журавлём. Да изба, открытая семи ветрам.
Во дворе под навесом была дедова кузня с наковальней на корневище, оставленном в земле при раскорчевке новины под дом и усадьбу. Открытый двору навес тянулся до сеней дома. Под навесом ставились кошевые сани, гнутые расписные дуги и дедова бричка. Коня в личном хозяйстве запрещалось иметь. Петр конюшил. С улицы на створке ворот кованое кольцо для привязки вожжей. Саврасый жеребец часто стоял там под седлом. Брат позволял кататься верхом. Звал он меня «братишкой».
В августе мы с братом таскали мешками кедровые шишки из кедрачей, вдоль речного болота. Фиолетовые липкие от прозрачной смолы, после варки в чугунке, орехи казались слаще мёда. Мешки с шишками поднимались на потолок избы, там высыпались на брезент. Часто ореха хватало до нового урожая. На осенних каникулах, приезжая к бабушке в Егоровку, первым делом я лез по скобам в бревнах из темных сеней на потолок избы. Парили шишки в русской печи в чугунке.
Ныне на месте усадьбы временная пилорама. Мужики пилят шпалу из привозного леса. Дом не обжит по-людски, используется как времянка для рабочих. За пилорамой огородная пустошь, наваленная бревнами, обрезками горбыля. Земля разворочена тракторными гусеницами. И нет ни в чем порядка и толку. А главное — смысла…
