— Дай махры, — подкатываюсь осторожно. — Тогда и квас получишь!
Все подпаски покуривают. Полелей, мужик квелый. Опасаться его нечего, не продаст бабушке. Худющий, будто Танька не кормит. Зубы гнилые и черные от махры. Нос вислый и с широкими ноздрями. Картуз натянет на глаза и посмеивается над подпасками, кругля и без того веселые свои глаза. Чуб редкий, светится. Уши, как у летучей мыши торчком в разные стороны, шея зобастая, черная от загара и грязи под белесым пушком. Редкая щетина на подбородке, будто рыжая махра. Совсем заволохтел мужик. Глянешь на него, так и курить хочется.
— Не жрамши с утра. Танька, на дойку чуть свет убралась… — подкрадывается он к салу и ржаным пирогам с картошкой в моей котомке.
Дразнится — кычет зозуля: «ку-ку», да «ку-ку». Зуд от комаров такой — воздух ходуном ходит. Махорочным дымом только и спасаться.
Меняемся: я ему свою котомку, он мне кисет с махоркой.
— Свертать-то смогешь?! — щерится черными зубами. — На-а, гумагу-то! — Лезет он куриными лапами в нагрудный кармашек рубашки за складышем из газеты.
Опыта вертать самокрутки маловато, но козью ножку на указательном пальце скручиваю лихо.
— Махру так мне всю изведешь…
Он подтягивается спиной к стволу березы, запрокидывает бутылку с квасом.
— «Глок! глок! глок!» — глыкает горлом.
Я отворачиваюсь: опустошил бутылку, варнак.
— Зачем весь-то выдул? Договаривались на глоток, — отдаю ему кисет.
Полелей, шкодливо хихикает, напоминая этим, что в деревню бежать мне придется. Водим скот по березнякам мы с ним не впервой, история с квасом всегда повторяется. После курения, во рту горчинка, и хочется напиться теперь уже мне.
— Дай твоего квасу, — канючу. — Ведь договаривались же, штаб не весь мой квас. Выдул…
Полелей хитрый, свой квас в бутылке, держит в котомке. Пока я курил, он умял и мои ржаные пироги с картошкой под сало, какие бабушка положила работнику.
— Так моей махры, зато покурил, — доволен он. — Мне у бабки квасу нальешь? Тогда дам, хошь весь мой пей.
Квас у Полелея не то, что у бабушки: незрелый какой-то, вода водой с тухлинкой. Бабушкин квас из березового сока. Брат Петр в мае подсачивает березы и флягами привозит домой. В темных сенях огромный чан на сто ведер. Из широкой кедровой клепки чан, в старину люди в таких «банились». Квасу на все лето хватает: суровЕц! Ребенку пить без сахара невозможно, скулы водит. А на меду — шипучий! Не оторваться от ненасытной прохлады.
— Налью и табе, — соглашаюсь.
