Зеленоградский мент
Хорошо помню, как однажды увидел на выходе из подземного перехода в районе вокзальной площади г. Зеленограда милиционера, встречавшего прибывших пассажиров. Здоровый, как лось, волосатые ручищи – словно медвежьи лапы (такого бы в шахту с отбойным молотком или к доменной печи выламывать в канавах горячий скрап!). Его ноги, словно у немецкого охранника пропускного пункта времен войны, были широко расставлены. На шее висел готовый к бою незачехленный автомат, хотя с кем собрался его хозяин воевать, было неясно. Но главное, что вызывало страх, было его огромное, рябое, и явно похмельное лицо с маленькими, колючими и злыми глазкaми. Они были запрятаны в непомерно большие, как у обезьяны, надбровные дуги, что явно свидетельствовало о чрезвычайно малом объеме «серого вещества» под черепной коробкой.
«О, господи, ну и чудовище», - подумал я, наблюдая за тем, как этот монстр обшаривал взглядом приезжих и, непрерывно жуя жвачку, сплевывал слюну себе под ноги. Невольно пришла мысль, что он в любую минуту может начать палить из своего автомата по толпе приезжих только потому, что кто-то ему не особенно в ней понравился.
Какой-то мудрый человек (не могу вспомнить кто) однажды сказал: суждение о милиции обычно формируется на основании первой мысли, зафиксированной сознанием при встрече с попавшимся на глаза милиционером. Я с этим полностью согласен, поскольку фиксация в моем сознании образа зеленоградского чудовища тоже произошла мгновенно. А возникшие при этом ощущения ничего общего не имели с давно сформировавшимися у меня представлениями о стражах порядка, основанными на образах литературного героя стихотворения Сергея Михалкова «Дядя Степа», а также полных привлекательности и достойных всяческого уважения Глеба Жеглова и Володи Шарапова из кинофильма «Место встречи изменить нельзя».
Поэтому внешний вид «зеленоградца» тотчас же вынудил меня задаться таким вопросом: «Неужели и до такого состояния докатилась, родная?». Тем не менее, будучи человеком сугубо гражданским и от правоохранительных структур далеким, я долго не склонен был обобщать и переносить свои мрачные впечатления от увиденного страшилища в погонах на весь милицейский корпус страны.
Ломка моих убеждений о чистоте и непорочности наших стражей правопорядка происходила постепенно по мере того, как до меня доходили сведения о совершаемых ими злодеяниях и преступлениях. Я узнавал, что в милиции бьют, выколачивая признательные показания. Что гаишники берут взятки. Что задержанных на «панели» девчонок нередко принуждают к сексу и обкладывают данью. Что в отделениях милиции задержанных могут обкрадывать, а также издеваться над ними вплоть до изнасилования милицейскими жезлами, предварительно смазанными сапожным гуталином. Что в интересах «нужной» статистики могут фальсифицироваться отчетные данные о совершаемых преступлениях и т.д. Однако даже и после такой информации к широкому обобщению мой разум был не готов.
