— Вам они могут и не понравиться.
— Нет, я не против.
— Ну, тогда обещаю потратить на краски для вас все, что вы мне заплатите.
— Я бы не отказался и от вашей светотени, которой вы столь бесславно прославились.
— И за которую надо мной потешаются.
— Потому что как же иначе люди поймут, что меня написал сам Рембрандт?
— Получится не очень красиво.
— Вы считаете меня человеком, который хочет получиться красивым?
Рембрандт не без самодовольства вздохнул и сказал ворчливо:
— Приятно, что в Голландии остался хоть кто-то, не помешавшийся на классическом искусстве.
— Я заказываю картину, а не картинку.
Рембрандт довольно всхрапнул.
— Черного будет побольше, чем здесь. Освещение я сделаю ярче. И шляпу вам придумаю почище этой.
— Я предпочел бы остаться в своей, — твердо сказал Ян Сикс.
— Будете выглядеть как человек, у которого я не хотел бы оказаться в должниках, — не без лукавства сообщил Рембрандт, улыбнулся и вновь занялся цепью Аристотеля, добавляя к ней золота.
Аристотель нахмурился: у него от таких, как Рембрандт, ум заходил за разум.
Когда Ян Сикс ушел, Рембрандт принялся напевать, без слов, но довольно громко. Можно будет перевести дом на сына, объявил он Аристотелю, вернувшись от двери и разглядывая его с искренним удовольствием.
— Тогда ему придется составить завещание, так? А я смогу стать попечителем, с правом получения доходов. Я это знаю так точно, как будто ты сам мне про это сказал, разве нет? А? Понял, господин философ? Ты не единственный умник в этом доме, верно?
Аристотель побагровел. Смесью белого с коричневой умброй Рембрандт стер краску с его лица и значительно углубил выемку на впалой щеке.
Поговаривают, будто в Утрехте и Зеландии подходят к концу запасы провианта. Сикс — еще один человек, громко поведал Аристотелю Рембрандт, у которого наверняка можно будет перехватить деньжат.
8
Для Аристотеля, размышляющего над бюстом Гомера, непреходящее помешательство мира на деньгах оставалось такой загадкой, что он даже не сознавал, насколько ему не по силам ее разрешить. Он так и не смог уяснить, что деньги обладают собственной ценностью. Это всего-навсего средство взаимных расчетов. И совершенно невозможно понять, какое из их качеств делает погоню за ними более привлекательной, чем добрый ночной сон.
Изощренный ум — такой, как у Аристотеля, — находит неразрешимые дилеммы там, где люди попроще решительно никаких не находят.
«Человек не вправе ожидать, что, вытягивая деньги из общества, он будет еще получать почести» — так писал он, живя в Афинах и сочиняя «Никомахову этику».
