С изобретением денег в седьмом столетии до Рождества Христова люди приобрели свободу делать, подобно Рембрандту, займы под проценты и по уши влезать в долги.
В древних Афинах тех, кто не мог расплатиться с долгами, продавали в рабство. Их жены и дети шли к ним в придачу. Мелкие крестьянские хозяйства разорялись. Город разделился на кредиторов и должников, богатых и бедных.
Когда движущей силой становится выгода, люди обращаются в расходный материал, а благосостояние общества — в дело десятое. Кому нужен рабочий класс, когда кругом полным полно рабов? Зачем тужиться, производить то, что можно задешево ввезти? И с какой стати продавать товар по цене, меньшей затрат на его доставку? За сто лет до Перикла богатые афинские землевладельцы вывозили из города собственное зерно на более прибыльные рынки, в то время как население города голодало.
Дело шло к революции.
Для предотвращения гражданской войны к власти призвали Солона, законодателя.
Он отменил продажу несостоятельных должников в рабство.
Дабы устранить нехватку зерна, он запретил вывоз любой сельскохозяйственной продукции, кроме оливкового масла, которого всегда имелось в избытке.
Землевладельцы насадили побольше олив и стали сеять меньше пшеницы.
Он доверительно поведал ближайшим друзьям, что намерен упразднить долги, сохранив при этом нетронутыми крупные владения.
Друзья назанимали денег и понакупили земель. Долги упразднили, земли остались у друзей.
Хочется верить, что сам Солон был безупречен.
Ныне Солон известен нам как мудрый законодатель.
Богатые разъярились оттого, что не получили своих денег, нищие — оттого, что лишились земли.
Солон сочинял стихи с куплетами вроде вот этого:
Никто не в силах отобрать у человека добродетель;
Меж тем у денег, что ни день, меняется владетель.
В подлиннике они выглядят еще отвратнее.
Люди, проникающие мыслью до таких глубин, как изобретение денег лидийцами в седьмом веке до Рождества Христова, понятия не имеют о жизни в семнадцатом веке по Р. Х. Сократ, живший в пятом веке до Его Рождества и проживший еще один год в четвертом, говорил на своем суде так, словно он-то и был самым что ни на есть Христом.
— Бог послал меня к вам и приставил к городу, как овода к лошади, — сказал он судьям, защищаясь в день суда. — Я защищаюсь теперь совсем не ради себя, как это может казаться, но ради вас, чтобы вам, осудивши меня, не проглядеть дара, который вы получили от Бога. Я вам дарован. И если вы меня убьете, то вам нелегко будет найти еще такого человека.
