Сижу на солнышке на теплом бетоне. Я – как прореха в пейзаже, дырка, прожженная сигаретой. Края еще тлеют, а в центре – вообще ничего. Пустота. Ставлю кофе на асфальт, поднимаюсь на ноги и начинаю ходить кругами – вокруг звенящего ничто, неустойчивых силовых полей своих мыслей. Я – как спутник, набирающий скорость, чтобы сойти с орбиты, преодолеть притяжение пустоты и вырваться в космос. И вот меня сносит в сторону мотеля.
Заворачиваю за угол, иду по асфальту в радужных подтеках бензина, сквозь молекулы запаха, подставляя лицо теплому солнцу; автомобили с ревом проносятся мимо, и я постепенно затвердеваю и приобретаю форму – возвращаюсь к намеченной цели и своему новому образу.
В мотель я вхожу уже в виде твердого материального тела. Открываю дверь нашего номера, захожу внутрь.
Крисса лежит на полу, в луже крови.
Шучу. Она лежит на кровати, читает книжку.
– Привет, – говорит.
– Привет.
– Где ты был? Ты унес ключи.
– Да, прости. Я не нарочно. Прошелся вот по округе, выпил кофе.
– Я тоже. Поснимала немножко.
– Крисса, ты на меня не сердись, хорошо? Ну, ты знаешь, за что.
– Ты бы следил за собой.
– Чего?
– Ничего, – говорит она, может быть слишком резко.
– Пойду я в душ.
– Ну, давай.
Я разуваюсь, достаю из чемодана чистые носки и трусы и иду в душ.
Может, все не так плохо. Может, все будет хорошо. Может, на самом деле, ей вовсе не интересно, где я был и что делал, и все утрясется само собой.
Запираюсь в ванной, раздеваюсь, встаю под душ. Беру мыло, и тут – стук в дверь.
– Билли, мне тут нужно кое-что взять.
– Угу.
Выступаю из ванны одной ногой, дотягиваюсь до двери, отпираю замок и быстро – обратно. Стою под душем, за полупрозрачной занавеской, и чувствую себя таким уязвимым; мне слегка неудобно, что Крисса там злая, полностью одетая, и в то же время, мне даже приятно, что она вломилась ко мне в ванную, когда я тут голый. А вдруг она тоже – голая? Пристально вглядываюсь в ее тень за занавеской, пытаюсь понять – в одежде она или нет, – напряженно прислушиваюсь сквозь шум воды и продолжаю намыливаться, как ни в чем ни бывало. Я весь напряжен, но и возбужден тоже.
И возбуждение все нарастает.
И вдруг – страшный грохот, и вот он я – как на ладони, под ярким светом, и два тесных пространства, влажное и сухое, соединились в одно, и она выпрямляется, выпускает из рук занавеску, которая держится только на двух кругляшках – все остальные ободраны, – и смотрит мне прямо в глаза. Лицо у нее как-то странно расплющено. Оно красное и зеленое, как в боевой раскраске. Она подносит руку к лицу, и я вижу, что у нее в руке – мои грязные трусы. Она их нюхает. Я замираю. Она швыряет в меня трусами. Потом наклоняется, сгребает всю остальную мою одежду, и чистую, и грязную, без разбора, и тоже швыряет в меня. Я так и стою, как стоял, но, как ни странно, мне уже легче. Именно потому, что она так бесится. А она начинает орать:
