Горькие миллиграммы смешивают с апельсиновым напитком и разливают в маленькие пластиковые бутылочки. Этой штукой не вмажешься – ее можно только пить. Поэтому он и дешевый, метадон. Если расходовать экономно, одной 12-долларовой бутылочки хватает на три дня. У меня есть возможность брать по три пузыречка в неделю – у соседа, который вместе с женой проходит терапевтический курс.
В данный момент у меня нет метадонового привыкания, поэтому план такой: взять три пузыречка, продержаться на них до отъезда, постепенно снижая дозы, и отправиться в путь уже на чистяке. Будущее видится в розовом свете.
Мы летим в Калифорнию через три недели.
Я покупаю толстую школьную тетрадку – специально, чтобы записывать дорожные впечатления. Листы на спиральке, красная картонная обложка, разлинованная бумага. Чистая тетрадка, предназначенная для определенной цели, это не просто тетрадь. Это – обещание новых возможностей. Дремлющий потенциал, который готов воплотиться в жизнь во всей своей мощи. Я знаю. У меня было несколько таких тетрадок. Сначала – чистых, потом – исписанных. И эту тетрадку я испишу тоже, раз у нее уже есть свое предназначение; и я точно знаю, что слова, которым предстоит появиться на этих листах, удивят даже меня самого. Если я буду заботиться о тетрадке, холить ее и лелеять, она сама позаботится о словах.
Мне нравится представлять себя слегка раздолбайским частным детективом, которому Джек поручил концептуально извращенческое задание докопаться до сути порученного задания. Чем-то напоминает фильм «Мистер Аркадин», где Уэллс в роли богатого финансиста с загадочным прошлым, нанимает детектива, чтобы тот раскопал это прошлое, якобы потому, что ему, финансисту, хочется больше узнать о своей семье и все такое, хотя истинная его цель – убрать всех, чьи имена всплывут в ходе расследования, потому что они слишком много знают.
Но эту идею я проработаю позже – как обрамление для сюжетов, собранных по пути. Мы с Криссой подумали и решили, что это будут поиски рокабилльной Америки, от которой так прется Джек. Америка пятидесятых, и особенно – в тех захолустных краях, которые, кажется, так и застряли где-то на пороге двадцатого века, в самом начале эпохи всеобщей электрификации. Как раз перед тем, как телевидение и расплодившиеся коммерсанты гомогенизировали и опошли все, что можно. Все, что воплощал в себе Элвис. Кстати, его поэтому так и любили. Он возвысил простых и бедных, показал большим шишкам всю прелесть провинциального мальчика, как будто сорвавшегося с цепи. Его манера одеваться и двигаться, как у развязного, наглого негра… Это все шло от того, что у него были такие же плебейские вкусы, и он откровенно их демонстрировал, но всегда – с милой обезоруживающей улыбкой, которая как бы говорила: Но ведь это же так забавно, – и он постоянно давал понять, причем очень четко и определенно, чтобы ни у кого не осталось даже малейших сомнений, что прежде всего и больше всего на свете он любит свою дорогую маму. В этом они похожи с Джеком Керуаком: тот тоже был большим оригиналом, и тоже творил, презирая всяческие условности, и тоже – единственно ради мамы.
