Все это (за исключением, пожалуй, сенсорной части) настолько бесспорно [25, 26], что давно уже набило оскомину, еще со времен Дарвина став аксиомой эволюционного толкования негативных эмоций. Странно, однако, что при этом так и не удалось выяснить, как возникли и развились у человека чувства положительные.
Ученые различают феномены и эпифеномены. Если вы нажимаете на акселератор в машине — возникает феномен, влекущий за собой цепь событий, ведущих к увеличению скорости. Эпифеномен в данном случае — показания спидометра. Они всего-навсего отражают происходящее, свидетельствуя о том, что скорость возросла. Ученые-бихевиористы — такие, как Б. Ф. Скиннер, — добрых пятьдесят лет пытались доказать, будто чувства — лишь эпифеномены, пена на поверхности капуччино наших поступков. Получается, что если вы убегаете от медведя, то движет вами вовсе не страх. По мнению этих ученых, страх — следствие бегства. Он играет роль спидометра, а не двигателя.
Я никогда не разделял подобных взглядов, хоть и работал какое-то время в бихевиористской лаборатории. Изучение при обретенной беспомощности убедило меня, что бихевиористы глубоко заблуждаются. И животные, и люди способны улавливать сложные связи между событиями (такие, как «все, что я ни делаю, бесполезно») и на основании этого прогнозировать будущее («я ничего не смог сделать вчера, поэтому и сегодня у меня снова ничего не выйдет»). Оценка сложившейся ситуации — мыслительный процесс, а способность перенести эту ситуацию в будущее подразумевает процесс рационального ожидания. Приобретенную беспомощность никак нельзя считать эпифеноменом, поскольку она вынуждает человека прекращать активные действия, то есть существенно меняет модель поведения. Труды о приобретенной беспомощности помогли разрушить карточный домик бихевиоризма, и в 1970-х годах в академической науке воцарилась когнитивная психология.
Я абсолютно убежден, что негативные состояния (так называемые дисфории) — отнюдь не эпифеномены. Аргументы эволюционной теории бесспорны: печаль и депрессия не только знаменуют утрату, но и заставляют человека прекратить борьбу, сложить руки, а в некоторых случаях даже совершить самоубийство. Тревога и страх свидетельствуют об опасности, понуждая нас бежать, защищаться или прятаться. Гнев — не только реакция на обиду, он требует наказать обидчика, чтобы тем самым восстановить справедливость.
Как ни странно, мне и в голову не пришло поверять той же логикой положительные чувства и в теории, и в собственной жизни. Ощущение счастья, хорошее настроение, всплеск энтузиазма, чувство собственного достоинства и радость оставались для меня лишь «пеной на поверхности капуччино». Я не верил, что эти эмоции могут изменить модель поведения и что их можно развить, если, конечно, вы уже не одарены такой благодатью от рождения. В книге The Optimistic Child я писал, что чувство собственного достоинства и ощущение счастья — лишь побочный эффект прекрасных взаимоотношений с окружающим миром. Великолепно иметь чувство собственного достоинства, но пытаться развить его, прежде чем вы наладите отношения с теми, кто вас окружает, — значит путать цель и средство. Так, по крайней мере, я считал.
