Да, так и есть, встречает! Ей сразу подумалось, что он нездоров, пожелтел лицом, осунулся, понурился.
— Ты болен? — спросила она, выйдя на безлюдную платформу.
— Страшно замерз, — ответил он. — И никак не согреться.
— А в поезде такая жара.
Подошел носильщик, подхватил чемоданы и понес к уже ожидавшему маленькому составу на Баден-Баден.
— Как у тебя дела? — спросил он, в глазах у него застыло страдание и страх.
— Прекрасно! Германия такая непривычная.
— Не знаю, какова Германия на самом деле, только она мне всю душу выморозила и на сердце давит.
— Ну, долго мы гостить не будем, — беззаботно сказала Кэтрин.
Он не сводил глаз с ее просветленного лица. А она смотрела на него и думала, что непривычно видеть его больным. Невероятно! Внезапно ей открылось — точно озарило, — насколько унизительно быть женой этого человека, носить его имя. Унизительно даже произносить фамилию Фаркуар, свою и мужнину фамилию, а когда-то она ей нравилась. Подумать только! Я — жена этого недомерка! — негодовала она. Ношу его фамилию! Она явно не подходит. То ли дело ее девичья фамилия: фон Тоднау; или фамилия первого мужа: Анструтер. Первая — самая подходящая, вторая слилась воедино с душой, а третья — Фаркуар — совсем чужая.
На вокзале ее ждала сестра Марианна. Через минуту они уже щебетали по-немецки, смеялись, плакали, снова заливались смехом, напрочь забыв о Филипе. В те дни война еще напоминала о себе — не было такси, — носильщик на тележке отвез багаж в гостиницу, а сами они пошли пешком по пустынным улицам.
— А что, твой гномик милый, — снисходительно похвалила Марианна.
— Ну, еще бы! — в тон ей ответила Кэтрин, и, остановившись посреди улицы, сестры расхохотались.
«Гномиком» Марианна прозвала Филипа.
— Все-таки твой первый больше на мужчину походил, — продолжала сестра. — Но с этим тебе, должно быть, легче. С гномиком-то куда легче! — И она снова залилась обильным смехом.
— Да он у меня неваляшка! — усмехнулась Кэтрин, уподобив мужа кукле со свинцом в ногах: как ни вали — все стоит.
Филипу было очень тоскливо. Он привык являть свою силу в слабости, умело разжалобить женщину, прилепиться к ней. На деле же он хитростью всегда поворачивал по-своему, хотя делал вид, что уступает. Когда налетали житейские бури, он смиренно склонял голову или падал ниц, как того требовали обстоятельства, и пережидал. Потом поднимался и вновь становился чутким и нежным, кротким, как ангел, покоряясь всем и вся. А непокорные сложили голову в войну. Филип убедился в этом воочию и самодовольно усмехался про себя. Когда убивают льва, добыча достается собаке. Так и ему досталась Кэтрин, львица Алана. Живая собака лучше мертвого льва. И маленький журналист-ангелочек упивался победой своей слабости.
