Вдруг наверху пронзительно закричала девочка:
— Мама, мама, кто это? Кто у нас, мама?
Элизабет кинулась к лестнице и открыла дверь.
— Спи сейчас же! — строго приказала она. — Что ты раскричалась? Ничего не случилось. Ложись и спи.
И стала подниматься по лестнице. Слышно было, как она идет по ступенькам, по крытому линолеумом полу тесной спальни. Слышно было каждое ее слово.
— Ну что ты, глупенькая, что ты? — говорила она срывающимся голосом, неестественно ласково.
— Мне показалось, пришли какие-то люди, — произнес тоненький детский голосок. — Он пришел?
— Да, его принесли. Не беспокойся, спи, ведь ты у меня умница.
Внизу слушали, как она говорит в спальне, как движется, укрывая детей, и ждали.
— Он пьяный? — тихо, боязливо спросила девочка.
— Нет, нет! Он не пьяный. Он… он спит.
— Он останется спать внизу?
— Да… Пожалуйста, не шуми.
Наступило молчание, потом детский голос испуганно спросил:
— А кто это там?
— Никто. Я ж тебе сказала: спи и ни о чем не думай.
Это стонала мать умершего. Не замечая никого и ничего, она раскачивалась на стуле и стонала. Управляющий тронул ее за руку и прошептал:
— Тс-с-с!
Мать открыла глаза и поглядела на него. Этот жест вторгся в ее горе и поверг в недоумение.
— Который час? — еще спросила девочка, тоненько и жалобно, снова погружаясь в тревожный сон.
— Десять, — тихо проговорила мать. Потом, наверное, наклонилась к детям и поцеловала их.
Мэтьюз знаком показал, что пора уходить. Шахтеры надели кепки и забрали носилки. Перешагнули через лежащее на полу тело и вышли на цыпочках во двор. Никто не проронил ни слова, пока дом, где так тревожно спали дети, не остался далеко позади.
Элизабет спустилась вниз. Свекровь была в гостиной одна, она лежала на полу, приникнув к мертвому сыну, и слезы ее капали на его лицо.
— Нужно его обрядить, — сказала жена. Поставила согреть чайник, вернулась в гостиную и, встав на колени у ног мужа, принялась развязывать кожаные шнурки. Света единственной свечи в сырой нетопленой комнате было очень мало, и ей пришлось пригнуть лицо чуть не к самому полу. Наконец она стянула с мужа тяжелые башмаки и отставила их в сторону.
— А теперь помогите мне, — сказала она шепотом старухе. И они вдвоем раздели покойного.
Когда они поднялись и увидели его в наивном величии смерти, они замерли от благоговения и страха и несколько минут стояли молча и глядели на него, лишь старая мать тихонько всхлипывала. У Элизабет было такое чувство, будто ее перечеркнули. Вот он лежит перед ней, замкнутый в себе, как книга за семью печатями. Ничто не связывает его с ней. Нет, она не может с этим смириться! И она склонилась к нему и положила руку ему на грудь, утверждая свое право на него. Он был еще теплый, потому что в шахте, где он погиб, было жарко. Мать держала его лицо в ладонях и что-то бессвязно шептала. Слезы капали на него одна за другой, как капли дождя с мокрых листьев; мать не плакала, просто слезы лились и лились из ее глаз. Элизабет обняла мужа, прижалась к нему щекой и губами. Она как бы вслушивалась, вопрошала, пыталась к нему пробиться. И не могла. Он отвергал ее. К нему не было пути.
