Карселес снова подскочил, словно его ужалили.
– Вы хотите сказать, Пуйчмолтехо? [29] Как бы не так, сеньор Риосеко! Хватит Бурбонов. Кончено! Sic transit gloria borbonica [30] и так далее. Достаточно мы, испанцы, натерпелись от Бурбона-деда и от Бурбонши-матери [31]. О папаше я, так уж и быть, умолчу за недостатком доказательств.
Вкрадчиво, как вышколенный клерк, в разговор вступил Антонио Карреньо: его такт и выдержка всегда помогали ему чувствовать себя комфортно в любой, даже самой рискованной ситуации.
– Думаю, дон Лукас, вы не станете отрицать, что последняя капля переполнила сосуд терпения испанского народа. Дворцовые перевороты, устроенные, кстати, самой же Изабеллой, происходили по причинам, от которых покраснел бы даже самый бывалый волокита.
– Клевета!
– Клевета это или нет, но мы, члены ложи, считаем, что эти господа вышли за рамки допустимого…
В пылу защиты монархии лицо дона Лукаса зарделось. Отстаивая свои пошатнувшиеся позиции под насмешливым оком Карселеса, он умоляюще посмотрел на дона Хайме, надеясь хоть в нем найти поддержку.
– Вы слышите, что они говорят, дон Хайме! Вмешайтесь, ради бога! Вы же такой рассудительный человек!
Дон Хайме, невозмутимо помешивая ложечкой кофе, пожал плечами.
– Мое дело – фехтование, дон Лукас.
– Фехтование? Кто же думает о фехтовании, когда монархия в опасности?
Марселино Ромеро, учителю музыки, внезапно стало жаль загнанного в угол дона Лукаса. Положив на тарелку недоеденную гренку, он пустился рассуждать о симпатии, которую королева вызывала в народе: да и кто осмелился бы отрицать этот общеизвестный факт? Его рассуждения прервал язвительный смешок Карреньо. Агапито Карселес обрушил на пианиста бурные потоки негодования:
– Царствующей особе, дорогой мой, одной симпатии маловато! – воскликнул он. – Монарх должен быть патриотом. – Он искоса взглянул на дона Лукаса, прибавив:
– И человеком с совестью.
– Звучит неплохо, – насмешливо добавил Карреньо.
Дон Лукас ударил в пол тростью, теряя самообладание перед столь вопиющим нахальством.
– До чего же просто обвинять! – воскликнул он, скорбно покачав головой. – Как легко валить шаткое дерево! А ведь вы, сеньор Карселес, бывший священник…
– Не смейте! Это дела давно минувших дней!
– И все же вы им были, и нечего теперь возражать, – настаивал дон Лукас, обрадовавшись тому, что наконец-то задел противника за живое.
Карселес поднес руку к груди, затем указал пальцем вверх, словно призывая в свидетели само небо.
