– Сударь, у меня складывается впечатление, что вы относитесь к своему поступку несколько легкомысленно. То, что вы делаете.
В недоговоренной фразе министра прозвучала угроза. На лице посетителя мелькнуло удивление.
– Вы же не будете настаивать, – сказал он, поразмыслив, – чтобы я, как Иуда, рисковал за какие-то тридцать сребреников – А вы намекаете именно на это.
Министр положил руку на конверт.
– Еще не поздно забрать бумаги назад, – проговорил он, держа сигару в зубах. – Для вас это было бы своего рода героизмом.
– Я отлично вас понимаю. – Гость допил коньяк, поднялся и взял с соседнего стула трость и цилиндр. – Но герои, как правило, гибнут. Или разоряются. Во втором случае мне придется терять слишком много; вы, сударь, знаете это лучше, чем кто-либо другой. Человек моего возраста, да еще занимающийся делами столь серьезными, ценит здравый смысл куда выше, чем добродетель. Это диктуется инстинктом. Так что я за собой вины не чувствую.
На прощанье они не обменялись ни рукопожатием, ни иными общепринятыми знаками расположения. Шаги стихли на лестнице, прогрохотал отъехавший экипаж. Оставшись один, министр надломил сургуч, раскрыл конверт, надел очки и придвинул канделябр. Сделав маленький глоток коньяка, он надолго углубился в чтение. Отложив последний документ, он некоторое время сидел неподвижно, покуривая сигару. Затем задумчиво посмотрел в камин, отапливающий его небольшой кабинет, лениво поднялся и подошел к окну.
Впереди его ждало несколько часов утомительной работы, и, подумав о ней, он чуть слышно чертыхнулся. В ту ночь на Мадрид обрушился ледяной ливень, принесенный ветром с заснеженных вершин Гуадаррамы. Это была ночь 1866 года, время правления в Испании ее католического величества доньи Изабеллы II [2].
Поединок между двумя порядочными людьми под руководством учителя, исполненного благородных побуждений, – это достойный образец хорошего вкуса и изысканного воспитания.
Много времени спустя, когда дон Хайме Астарлоа попытался выстроить в цепочку разрозненные события той трагедии и припомнить, как все это началось, первым перед его мысленным взором возник маркиз. Вспомнилась открытая терраса в зелени парка Ретиро, первые жаркие летние дни, теплый ветер, врывавшийся в распахнутые окна, и свет, отражающийся в вороненой стали рапир, свет такой нестерпимо яркий, что невольно приходилось щурить глаза.
В тот день маркиз был не в форме; дыхание вырывалось из его легких с шумом кузнечного меха, рубашка намокла от пота. Такова, к сожалению, была расплата за предыдущую чересчур бурную ночь, но дон Хайме, как обычно, воздержался от неуместных замечаний. Личная жизнь учеников его не касалась.
