Гомбо уверял, что допускает вольности только с придворными дамами. Однажды г-жа де Рамбуйе, знавшая эту его слабость, упрекнула его в том, что он сочинил стихи крестьянке, да еще назвал ее Филис.
— Ах, госпожа маркиза, — отвечал он, — это была дочь богатого сентонжского фермера, ее приданое составляло больше десяти тысяч экю.
Он сочинил трагедию «Данаиды»; она была основательно освистана, так что г-жа Корнюэль сказала, уходя из театра:
— Верните мне половину моих денег.
— Почему?
— Потому что я слышала только половину пьесы.
Как мы говорили, он был очень опрятен и ухожен, в дождливую погоду и вообще на грязной улице (скромные средства заставляли его ходить пешком) выбирал на мостовой место почище, куда поставить ногу. И вот, обладая недурным мастерством в фехтовании и отличаясь упрямым и задиристым характером, он поссорился с одним дворянином из-за квартиры, на которую оба они претендовали, и сказал ему:
— Вот мой адрес: пройдите в два часа пополудни перед моей дверью. Я выйду со шпагой, так что наша стычка будет не дуэлью, а простой встречей; что до свидетелей, то в них недостатка не будет: ими станут соседи.
Дворянин согласился и пришел в назначенный час. Гомбо вышел со шпагой и так «отделал» противника, что тот удрал. Соседи, действительно ставшие свидетелями поединка и столько раз видевшие, как Гомбо принимает тысячу предосторожностей, чтобы не запачкать обувь, говорили:
— Смотрите-ка, этот дворянин, так хорошо умеющий выбирать чистую дорогу, без сожаления гонит своего соперника по грязи и сточным канавам!
Госпожа де Рамбуйе звала его Меланхоличным Красавцем.
В расцвете своей известности находился тогда Ракан. Он родился через четыре года после смерти Ронсара и через тридцать четыре года после рождения Малерба, считавшегося его учителем в поэзии; Малерб даже завидовал Ракану, который написал стансы «Утешение», адресованные г-ну де Бельгарду по случаю смерти его брата г-на де Терма. Они имели не меньший успех, чем стихи, написанные Малербом на смерть дочери Дюперье.
Вот стансы Ракана:
С надзвездной высоты, склонив к Олимпу лик,
Разглядывает он блистательных владык,
Фортуной избранных, не ведающих страха,
Людишек-муравьев бессчетные полки
На окровавленном комке земного праха,
Что, в суете своей, мы режем на куски.*
«Никогда еще, — говорит Таллеман де Рео, — сила таланта не проявлялась столь ярко, как в этом стихотворце, ибо, если не считать его стихов, все в нем кажется несуразным. Лицом он напоминает фермера; он косноязычен и никогда не мог правильно произнести своей фамилии — на его беду, звуки „р“ и „к“ он произносит хуже всего: первый как „л“, второй как „т“. Несколько раз ему приходилось писать свою фамилию, чтобы поняли, как она звучит».
