Все случилось именно так, как предсказывала Маринка. В смысле зарплаты. Приказ вышел – «назначить и.о. редактора газеты „Корпоративная правда“, и Анна Иосифовна Гольденберг действительно по-матерински приобняла Эллочку, заглянула ей в глазки, похлопала по плечику и поставила в бумажке: „Добавить двадцать процентов от зарплаты редактора“. Эллочка встала на дыбки. Аннушка укоризненно покачала головой:
– Ну-ну, девочка, моя дочка окончила мединститут с красным дипломом и работает врачом за пять тысяч. И живет ведь. А ты – молодая, бездетная, и хочешь настолько больше получать?
– А зарплату что, за наличие детей платят? – не сдержалась Эллочка.
Но Аннушка посмотрела на нее ласково, как на убогую:
– Не нравится – иди обратно в школу. Но, думаю, тебе нравится.
Эллочка про себя чертыхнулась.
Если школа, несмотря на колоссальную инерцию учительниц-пенсионерок, все-таки потихоньку семенила почти в ногу со временем – была вынуждена это делать под влиянием продвинутых старшеклассников, родителей, министерства, где чудом появилось несколько молодых энергичных управленцев, – то завод на поверку оказался территорией полнейшей совковости. Работягам и лентяям здесь платили одинаково. Рабочий с золотыми руками, сам налаживающий свой допотопный станок и выдающий на нем изделия высочайшего качества, соизмеримого с западными суперточными машинами, получал столько же, сколько алкоголик-матерщинник за соседним станком, отправляющий в брак каждое второе изделие. Каждый второй – бездарь, названный по-новому менеджером, даже не знал, как это слово переводится с английского и что в точности означает, и тоже получал свою зарплату. В кабинетах руководителей через одного висели портреты Ленина – о чем с этими людьми можно было говорить?
А скупка акций шла полным ходом. Кто-то позарился на копейки и продал акции добровольно, чтобы скорее все пропить на радостях. Кто-то продал, не веря, что дивиденды когда-нибудь наконец начнут выплачивать, а тут – хоть какие-то деньги. Кто-то – по привычке: надо продать – значит, надо. С теми, кто поумнее, заговорили по-другому. В цехах, конструкторских и технологических бюро, в отделах и подразделениях с людьми была «проведена работа», в ходе которой всем дали понять, что тот, кто не продаст акции, будет уволен. По заводу даже пошел шепоток, что в каком-то цехе на самом деле уволили какого-то рабочего, который подбивал бригаду не продавать акции, а ждать, когда «эти гады сами на коленях приползут», чтобы «бросить им в рожу их бумажки». А начальника конструкторского бюро, затребовавшего документы акционерного общества, чтобы узнать, можно ли насильно заставить человека продать акции, понизили до простого технолога. Кого конкретно уволили или понизили и было ли это взаправду, никто не знал.
