Виденья его - цвета "Ад".
Вскоре Катрина и Вильямсон стали любовниками. Тела их сливались под чешуйчатым эпидермисом, словно система из миллиона сообщающихся яйцеводов, язык ее бешено втискивался в вулканические мозоли, прямая кишка клокотала пепельной пастой; психики их взрывались от жгучего атомного урагана, приливной атрофии, когда они молча кричали криком шестиногов-подкидышей.
Лекарь следил за ними с позабытого кладбища.
От облупившейся ласки горелого ебаря вскоре в Катрине срослось понимание Спектра этого цвета "Ад". Спектр тот был похож на дифракцию самых последних угольев надежды, стынущих в мертвом погребальном костре, испускающих из своей сердцевины сонмы фантомных повозок, несущихся по костяным мостовым, с колесами, пашущими полужидкую плоть, разрывая аркады рассудка прожорливым, везувиальным напором, пока не останется лишь душа без одежки, торчащая на берегу первобытного океана, что абсорбирует небо и превращается в небо, льющее ливень безбрежного хаоса; внутренность сферы, в которой не действуют законы механики и молекулярного синтеза, подобие молний, висящих в другом измеренье, мерцая чредой эмбрионов и склепных забрал, убийствами, петлями метемпсихозы, проникновеньем, парфюмом и прогниваньем, молодым интеллектом и избиеньем младенцев, смердящими испражненьями и смертью в оргазме; вечностью в закольцованной микросекунде.
Спектр, лишенный теплоты и сомненья.
Спектр, который Вильямсон вызвался вырвать из преисподней, из лап бесовской иерархии, и воссоздать наверху, став единственным первосвященником психоделического Валета.
С тех пор Лекарь редко видел Катрину. Ее жизнь была ограничена хижиной Вильямсона. Однажды ночью, приникнув глазом к щели в рифленой крыше из жести, Лекарь узнал, почему. Катрина лежала на загаженной койке, раздвинув колени, как роженица. Из открытой промежности перло вперед, извиваясь, настырное, жирное щупальце с пальцами на конце, по всей длине его чмокали иглозубые пасти. Матка Катрины, визжащая, крытая нежным хитином, стала входными вратами для раболепных, мигрирующих головоногов.
Больше дюжины разных существ уже копошилось в лачуге, корчилось в каждом укромном углу, доски пола были покрыты ковром из фосфоресцирующих гениталий и внутренностей; воздух стал осязаемо затхлым, почти непрозрачным, бурлящим от фантастических и чудесных оттенков. И Вильямсон, дуайен сего микрокосма мутантов, скалился, глядя на лебезящую свору.
Только вот сам Валет никак не хотел выходить.
