Торфяной вагинизм начинается с треска костей крестоносцев, похотливые топи бросают в воздух тучу лобковых вшей, прокаженные падшие херувимы слетаются в стаи, чтоб воскресить жопорожденного Мессию. Скрежещущие челюсти откусывают белые соски, стремящиеся выдать пищу, маленькие бугорки грудей оскалились в страданьях, причиненных тусклыми резцами и взбешенными лактозными волокнами. Легкие манты с ревом выблевывают шлак, когда подкожный смерч смалывает мускулы и стирает в порошок безводные протоки. Оголодавшие цветы хватают недожеванные комья сладострастными тычинками. Все, что осталось от посла после гальванизации - это воняющий торчащий позвоночник, ободранный удав обыкновенный, корчащийся в вареве недевственных эдемов. Линяющая туча испаряется под замирающий туберкулезный реквием, исполненный на арфах из кишок холерных свиноматок, Завет Залупного Забвения в ключе некрофилии, возвеличенный раскатом допотопных барабанов смерти. Жертвоприношение двенадцати апостолов сдувается в последний проблеск солнца, суррогат рассвета; судорожная трясина топит барочные баррикады из сваренных вместе силуэтов молокососов, деревянную готику ледникового периода, простреленную живым страхом. Ужас царит, где любовь парит, закон.
Только молодожены воистину прокаженны. Из ободранных шкур загарпуненных дур получается самый прекрасный наряд, но тем, у кого кожа влажная, а внутренности - из меха, не сильно нужна одежда. В глубинах своей святая святых, во дворце пульсирующего мяса, я парю, упакованный в клетку из черепов ягуаров; подвешенный на кишечных шкивах, я мерно вращаюсь в оккультном отстойнике, что освещен канделябрами воспалившихся фаллосов, зачарован балетом искаженных теней, что бросают буфеты с трепещущим салом, украшены пышными букетами почек, ссаная вонь мешается с вонью прогнивших подпорок из крайней плоти и смегмы, ретинальные окна задвинуты ставнями сочных плацент, пауки сокращающихся сухожилий ткут волосистую паутину на стульчаках и столах, что слеплены из блистающих мышц, предплечья детей указуют числительные на циферблатах мягких часов, приводимых в движение бьющимися сердцами; это мертвые метрономы психозов глубинного космоса, расчленяющих сей червеполис, чьи желчные дебри кишат гибридами грубых оленьих рогов и ревущих грив гусениц, ночекрылыми мехомолами, кристальными лихорадами и полным спекшейся лимфы яйцедавящим эктозаргом; хранители кожаной библии в татуировках мальстремных мозаик красавицы кровяного города.
