Берил производят в маркграфы. Олбан ржет. Дорис засыпает. Под экраном резво проносится мышь, удирающая в сторону двери. Начинается погоня.
Олбан валялся в постели, прихлебывая воду и обдумывая телефонный звонок, сделанный ранее. Он испросил разрешения воспользоваться телефоном только после того, как они взяли в окружение почти всех мышей и засекли Бориса, который обвился вокруг водогрея в сушилке на верхнем этаже. В темноте комнаты Олбан вновь отпил воды и улыбнулся. До чего же классно лежать на настоящей двуспальной кровати с постельным бельем и подушками. Видавшая виды кровать с медными шишечками, скрипучая, продавленная с одного боку, оказалась достаточно удобной. Впрочем, у него были основания надеяться, что следующую ночь он проведет не в этой кровати. Отпив еще воды, он стал прокручивать в голове тот разговор, ухмыляясь в потемках.
— Грэф слушает.
— Привет.
— Кого я слышу: мистер Макгилл!
— Как жизнь?
— Неплохо. А ты как?
— Нормально.
— Ты где?
— В Глазго.
— Это хорошо. Встретимся?
— Завтра?
— Отлично. Я, кстати, могу и сегодня.
— Соблазн велик.
— На то и расчет. — Он слышал, как она улыбается. — Цени! Ни с кем другим не проявляю такой готовности.
— Я бы тоже хотел сегодня. Но семейные дела не пускают.
— Твои бабушки? Берил и Дорис?
— Они самые. И еще двоюродный брат.
— Тогда до завтра. Привет старушкам.
— Спасибо, передам. Где встречаемся?
— Заходи за мной на факультет. Только не раньше семи. Я тут уезжала на конференцию, так что работы скопилась уйма.
На самом деле он не там. Он это понимает, а что толку? Он это понимает, но не может ничего поделать.
Он не там: во-первых, этого не может быть никогда. Во-вторых, никого там не было, это всем известно, это факт. В-третьих, это случилось, когда ему было всего два года, а во сне он на несколько лет старше. Ему лет пять, не меньше, и он понимает кое-что из происходящего, может говорить и умолять ее (пусть даже она не слушает, пусть даже она не может слышать, пусть даже она его не видит). Во сне он ходит стремительной походкой, чтобы поспевать за ней, когда она идет через весь дом, доходит до прихожей, надевает длинное темное пальто с вместительными прорезными карманами, которое прежде носил ее отец, а иногда, как, например, в этот раз, он даже может выйти следом за ней из мрака дома на дневной свет и не отстает, когда она ступает на темную, сырую тропинку под сенью ольхи и рябины и продолжает путь под солнцем, направляясь к сторожке у ворот и по шоссе — к морю.
