Последняя фраза была жемчужиной из жемчужин, звездой на небосклоне. Быстрота реакции, бесшабашная уверенность, чистая, неприкрытая сексуальность — вот что стояло за этими словами. (Энди, его отец, сначала смотрел на нее, как баран на новые ворота. А когда до него дошло, издал лишь один взрывной звук — не то хохотнул, не то смущенно кашлянул. Потом улыбнулся, слегка покраснел и принялся укладывать сумки в багажник. Две-три подружки Софи взвизгнули, одна шлепнула ее по руке. А Софи невозмутимо прошествовала через холл, и ее рыжие волосы вздымались волнами, когда она скакала по лестнице, раз-два-три.)
Он мгновенно все понял, возможно, даже выпалил бы сам что-нибудь подобное, если бы она его не опередила (уроки его приятеля Плинка, который во всем видел сексуальный подтекст, не пропали даром. А может, гормоны взыграли). Он стоял и смотрел, как она уходит, ее приятели обтекали его с двух сторон, у него на его лице расплывалась широченная улыбка, а в душе зарождалось и расцветало восхищение, смешанное с обожанием.
В эту ночь, думая о ней, отделенной от него всего лишь парой комнат, какими-то тремя стенами, он снова и снова проигрывает в голове ту фразу, как пластинку, как сингл, в который влюбился с первого раза и потому должен дослушать и тут же перевернуть; он слышит ее голос, видит картинки, засевшие у него в голове, — она в костюме для верховой езды, в шортах и блузке, в крагах, в джинсах, с пышной копной рыжих волос. Перед тем как уснуть, он трижды доводит себя до оргазма, до изнеможения, до боли, используя один и тот же холодный, влажный бумажный платок и в завершение извергая лишь тонкие водянистые капли, и только тогда погружается в лихорадочный, тревожный сон, где по-прежнему слышит ее бархатистый голос, видит, как она непринужденно идет, покачивая бедрами, через подернутый дымкой, залитый солнцем парк или мерно шагает, словно в замедленной съемке, по сияющему, отполированному паркету холла.
— Я лично не считаю, что они никудышные. По-моему, очень даже кудышные.
От этих ноток возмущения в ее голосе он расплылся в такой широченной улыбке, что вынужден был отвернуться, чтобы не уязвить Софи еще сильнее. Мгновение спустя он осознал, что это, видимо, была намеренная — в сущности, продуманная, — а не детская ошибка.
Прочистив горло, он вновь повернулся к Софи и попытался понять выражение ее лица. Сложно сказать.
— Кудышные? — переспросил он, пытаясь придать голосу интонации умудренного опытом знатока или киногероя.
