Слегка повернув голову, он втягивает запахи примятой травы и жимолости, магнолий и сосен.
Теперь и он что-то слышит. Шаги по кирпичной дорожке, потом шорох одной или двух пар ног в высокой траве. Ой-е, проносится у него в голове. Ой-е. Он слышит приглушенные голоса, потом шепот: «Сюда».
Софи изо всех сил прижимает его к себе, чтобы их не было видно. Стискивает его изнутри, а он от волнения уменьшается и слабеет, хотя мгновение назад эрекция была мощной до боли.
Чьи-то подошвы приминают траву, шаги то приближаются, то удаляются, но в конце концов возвращаются сюда. Потом замирают. Ему ничего не видно. Даже не определить, где эти люди — в метре от них или в десяти. Женский голос приглушенно говорит:
— Вот здесь.
Пауза. Тот же самый голос — теперь ему ясно: это бабушка Уин — нетерпеливо шепчет:
— Ну же!
Слепящий свет.
— Ах ты, ублюдок!
— Папа, нет! Папа, это…
Олбан выскальзывает из Софи, падает с нее и откатывается в сторону, прикрывая рукой глаза от резкого луча, скачущего по их лицам и по ее удлиненному, бледному телу, которое она кое-как отворачивает от посторонних глаз. Он ощупью прикрывает свой член с надетым презервативом, стараясь одновременно свернуться клубком и подняться на колени.
— Боже праведный! — кричит дядя Джеймс.
От удара в плечо Олбан валится на траву, все еще пытаясь стянуть кондом и подняться с земли.
— Ты, грязный подонок!
Джинсы болтаются у него на уровне колен и не дают ничего сделать.
— Вставай! А ну, поднимайся, кому сказано!
— Папа!..
Перед глазами мелькают дядя Джеймс и бабушка Уин. У Джеймса в руке фонарь. Может быть, рядом есть кто-то еще.
— Вставай, щенок! — твердит Джеймс.
Отвернувшись, он натянул джинсы, так и не сняв резинку.
— Позволь-ка, Джеймс, — раздается голос бабушки Уин. — Вот так.
Олбан застегивает молнию и поворачивается к слепящему столбу света. Удар по голове — и опять темнота. Очнувшись, он понимает, что лежит на траве.
— Нет, папа! Не надо!
— Джеймс! — Это бабушка Уин, во весь голос. — По голове нельзя!
— По голове нельзя? Да я ему сейчас яйца оторву!
— Папа, не надо! Пожалуйста, не надо!
Ох, какая боль. Щеку саднит. В голове звон. Надо подняться. Йопта, йопта, йопта. Подняться. Встать.
— Не придуривайся, Олбан! Сейчас же вставай! Подними-ка его, Джеймс.
Плач Софи.
Вот он, самый печальный звук на свете, теперь Олбан это понял.
— Еще чего! А ты ступай за мной, негодница. Спасибо тебе, Уин. Спасибо. Чего уж…
Трясущийся столб света начал удаляться. Рыдания Софи стали почти не слышны.
