– Пока не очень,- признался я.
– Ну и не важно,- махнул рукой Пружинников.- Зинаида Григорьевна, голубушка! Сделайте одолжение: спойте нам что-нибудь, а? У вас это так чудесно получается… А то мы что-то за разговорами о бытности нашей совсем в тоску ударились..
– Да! – горячо поддержал его князь.- И я прошу! Очень прошу!.. Не зря же мы с таким трудом этот инструмент изыскали! – И он вытащил откуда-то из угла припрятанную гитару.
Стрельникова не стала просить себя дважды, пробежалась пальцами по струнам, проверяя мелодичность, и тихим, проникновенным голосом, запела:
…Голубые, как небо, воды,
И серебряных две руки.
Много лет – и четыре года:
Ты и я у Москва-реки.
Лодки плыли, гудки гудели,
Распоясанный брел солдат.
Ребятишки дрались и пели
На отцовский унылый лад…
Трудно и чудно – верность до гроба!
Царская роскошь – в век площадей!
Стойкие души, стойкие ребра,
Где вы, о люди минувших дней?!
Где вы, о люди минувших дней?..
…Ее слушали затаив дыхание. Голос у нее и впрямь был удивительный: мелодичный, чувственный, проникающий до самого сердца…
– …На ревнителей бога Марса Ты тихонько кривила рот. Ледяными глазами барса Ты глядела на этот сброд. Был твой лик среди этих, темных, До сиянья, до блеска – бел. Не забуду, а ты не вспомнишь -Как один на тебя глядел… Трудно и чудно – верность до гроба! Царская роскошь в век площадей! Стойкие души, стойкие ребра, – Где вы, о люди минувших дней?! Где вы, о люди минувших дней?..
Дождавшись, пока смолкнут аплодисменты, я все же предпочел вернуться к интересующей меня теме и спросил:
– А что за сумасшедший живет здесь? Он же не монах… Он не опасен для окружающих?
– Ванечка? – удивился Пружинников.- Он не сумасшедший. Он – юродивый.
– А в чем разница? – не понял я.
– Юродивый добровольно «облекается» в «сумасшествие»,- пояснил купец.-Христианство ведь, по сути, безумие перед жаждой этого насквозь прагматично-материального мира. А привязанность к деньгам и страстям, в свою очередь, безумие перед миром христианства. А Ванечка… Много лет назад он беспробудно пил. Не знаю, что у него там случилось, но опустился он до такой степени, что как-то раз, в прямом смысле «себя не помня», оказался у ворот монастыря – пьяный, босой, в последней стадии алкогольного бреда… Отец Иосиф нашел его у родника, почти окоченевшим. Долго выхаживал, говорил с ним, молился… Так он и остался при монастыре. Причем ровно в том виде, в котором его старец и нашел. Не пожелал менять вид внешний… Вот только что-то с ним произошло…
