Охи да ахи, восклицания, знакомства, я снова поставил самовар. Теперь поили и кормили вновь прибывших, а мы так, за компанию, выпили по стаканчику. Раскрасневшийся от ветра Фома, в морской суконной куртке и фуражке, очень обрадовался Мальшету, но испугался, увидев на его голове окровавленный бинт.
— Ничего особенного, можно уже снять, — сконфузился Мальшет. Он хотел содрать бинт, но мы запротестовали.
Мальшет объяснил Ивану Владимировичу, почему он очутился здесь: хотел повидаться с автором труда о климате Каспия.
Разговор не вязался. Иван Владимирович устал с дороги и скоро ушёл спать, извинившись перед всеми. Фома угрюмо разглядывал лётчика: чем-то он его поразил.
Я стал мыть посуду, Лиза осторожно, чтоб не запачкать нового платья, вытирала её чистым полотенцем.
— Думаю, что устали, и спать пора давно — такое пережить сегодня, — обратилась она к потерпевшим крушение.
Фома поспешно поднялся и стал прощаться. Я вышел его проводить. Луна безмятежно плыла в вышине, озаряя холмы и море.
— Может, останешься ночевать, — нерешительно пригласил я, — постелю на полу… А? Вместе ляжем. Ехать далеко.
— Спасибо. На мотоцикле скоро. Откуда они взялись… вдруг?
Я ещё раз объяснил ему все. Фома чего-то долго размышлял.
— Чей же сын… этот Глеб Львов? Однофамилец или… Я так и ахнул: как же до меня не дошло? Слишком я обрадовался Мальшету и ничего не соображал. Конечно, Глеб Павлович Львов — сын профессора Львова, климатолога и географа…
— Его сын? — шёпотом допрашивал Фома. Кулаки его угрожающе сжались.
Я просто, что называется, обалдел. Неужели Иван Владимирович узнал Глеба и оттого был так сдержан и скоро ушёл к себе? Ну да! Как же я — то был так недогадлив? И сестра тоже…
— Глеб ни при чём, — стал я торопливо доказывать Фоме, — он сам пострадал от отца. Даже мачеха была к нему добрее, чем этот родной отец.
— Мачеха… Ты говоришь о моей матери? Она была к нему добра… к своему новому сыну? Зато меня она бросила…
У меня просто руки опустились и язык стал ватным.
— Яблочко от яблони недалеко падает, — сумрачно сказал Фома и, повозившись немного с мотором, уехал.
Я стоял на крыльце, пока не замёрз. Наконец вошёл в дом. Лиза, уже в стареньком платьице, ставила на завтра блины. Глеба она уложила на диване в столовой, Мальшета на моей постели. Я хотел все рассказать Лизе, но вдруг подумал, что она может потом не уснуть всю ночь, и промолчал.
Я устроился в кухне на сундуке, подстелив под себя бараний тулуп Ивана Владимировича. Когда Лиза наконец потушила свет, Мальшет уже похрапывал, растянувшись во весь рост на моей койке, которая явно была ему коротка: ноги просунулись сквозь прутья спинки. Скоро уснула и сестра, нахлопотавшись за день. Но я понял, что мне сегодня не уснуть. Я был просто подавлен.
