Михаил Григорьевич, по-видимому смущенный не меньше моего, рассказывал о своей жизни, о том, как после окончания института вернулся в родной городок. Как долго ухаживал за больной матерью. Как остался один, так и не найдя себе жены.
– Понимаете, в чем дело! Я боюсь красивых женщин. А когда тебе уже под сорок, почему-то все молодые женщины кажутся красивыми! – говорил он. – Да откровенно сказать, на учительское жалованье содержать семью невозможно. Одному едва хватает. Пока было жива мама, с ее пенсии удавалось кое-что откладывать, но болезнь и последующие похороны съели все сбережения. Единственное, что выручает, так это домашнее хозяйство. Завел кур, коз, по весне прикупил поросенка. Чтобы было чем кормить, договорился в рабочей столовой, там мне отдавали отходы. Откормил, вот недавно забил. Теперь на всю зиму запасся и мясом и салом. Вы знаете, Мария, можно я вас так буду называть? Меня научили засаливать сало в банках. Получается удивительно вкусно и главное – хранится долго. Теперь думаю весной снова взять поросенка. Как вы считаете, разумно выращивать его на мясо?
Я кивнула, и Михаил Григорьевич, ободренный моим кивком, продолжил:
– У меня и огородик есть. Выращиваю все необходимое: картошку, капусту, зелень всякую. С излишками поступаю просто. Соседка у меня приторговывает на рынке, так я ей отдаю. Конечно, процент она дерет не маленький, но, в самом деле, не могу же я сам продавать! Совестно как-то. Вот вы как к торговле относитесь? – и, не дождавшись ответа, заявил: – Я тоже отрицательно. Развращает она, проклятая! Вы посмотрите, сейчас все только и делают, что продают! Создавать никто ни чего не хочет. Всем подавай только легкие деньги! Представляете, школьники в открытую продают друг другу вещи, жвачку, какие-то журналы! Позор! Учителей совершенно перестали уважать! Слухи разные распускают. Вот и о вас тоже. Скажите, это правда? – задал он наконец мучивший его вопрос.
– Нет конечно же! – возмущенно ответила я.
Михаил Григорьевич помолчал, обдумывая мои слова. Отнес на стол чашку, пошевелил в печи дрова и, подсев ко мне, как бы невзначай положил руку на колено. Я невольно отодвинулась. Рука даже через платье показалась влажной и липкой. Расценив мое движение как обидное, Михаил Григорьевич насупился, затем встал и, сказав, что засиделся, стал надевать пальто. Не знаю почему, но я не стала его задерживать, но сказала, что всегда буду рада видеть его в своем доме. Он тут же расцвел, вдруг поцеловал меня в щеку мокрым ртом и быстро вышел за дверь.
