«Что наша жизнь? Игра!» — с пафосом произносил рыжий Джуня — «человек с глазами цвета ржавых гвоздей», как образно обозвал его начитанный Юрка Цыпа.
… Часто во дворе появлялся маленький человечек с огромным довоенным ящиком-фотоаппаратом и, вытянув шею, визгливо кричал:
— Фотограф Бродский увеличивает любую семью!..
Приходили и «тенора», закрывали одно ухо рукой и начинали петь:
— Дорогая жена, я калека…
Разбомбило на фронте меня,
Оторвало мне полчеловека,
Так за что же ты любишь меня?..
Голос страшно вибрировал, глаза навыкате, жилы вздувались, лицо от напряжения краснело, а затем синело…
Проблем было много… А вопросов еще больше.
— Что такое? Что уже там случилось? Сема, чего ты орешь, будто тебя режут?
— Ма-ма! А Изя не хочет быть танко-о-ом!..
— Изя! Изя, ты же старше, почему ты не хочешь быть танко-ом?..
Нашими соседями через фанерную перегородку была многочисленная семья Мирсаковых. Все они становились портными, как дед, как отец, по мере отлучения от материнской груди.
* * *
Однажды все семейство сидело во дворе у своего окна за праздничным столом. Праздник был объявлен по случаю приезда тети Берты.
— Лэхаим! Хоть и прошло уже так много лет, но как сейчас вижу и помню вас, дети… Да не даст мне солгать ваша мама. Маня, я правду говорю?
Маленькая Маня, утирая слезы, утвердительно кивнула головой. «Бывшие дети» с интересом смотрели на тетю. Все они уже отслужили армию, обзавелись семьями, стали мастерами по портняжной линии (кто шил, кто кроил, кто конструировал одежду для «обеих полов», как говорил старик Ольшанский). Все они с женами и детьми сидели за этим вынесенным из квартиры длинным столом с закуской № выпивкой и не сводили глаз с тети Берты, которую они раньше никогда не видели.
Правда, старшему из братьев, Леве, мучительно напрягавшему память, казалось, что он уже когда-то слышал этот голос. О, Лева играл на скрипке, и у него была отличная музыкальная память. Память была хорошая, а вот играл он отвратительно… Да и шил он неважно…
Мы немножко отвлеклись. Послушаем тетю Берту.
— Вот это — Йося, — глядя на Йосю, сказала тетя Берта.
— Да, это Йося, — сказала Маня.
— Вот это — Лазарь… — продолжала тетя Берта.
— Да, это Лазарь, — подтвердила Маня. Вот это — Мотеле.
— Да, это Мотеле.
— Вот это… Слушайте, а где же Лева?
— Как это где Лева? Вот этот Юра! — с гордостью сказала Маня.
Маня всегда говорила, что приличные дети еще должны уметь играть на всяких музыкальных инструментах. Леву учили играть на скрипке с малолетства, но занятия прервала война. К Йосе приходил учитель, который обучал его игре' на аккордеоне. За стенкой часто слышалось, как он разучивал «Хороши весной в саду цветочки» или «Одинокую гармонь». Он явно делал успехи, но до «Чардаша» Монти не дошел, так как, по словам старика Ольшанского, «больше играл на швейной машинке, чем на своей гармонике». Мотя ушел в армию, где обшивал все начальство. Вернулся домой возмужавший, весь в наколках-татуировках, с финансами, с женой и двумя детьми. Как говорил старик Ольшанский, «Он так набил себе руку в армии, что может за час при клиенте пошить бруки».
