Вступительное слово к исправленному и дополненному изданию
За десятилетие, прошедшее после первого издания книги «Бёртон о Бёртоне», Тим Бёртон трансформировался из постановщика-фантазера, способного превращать в золото все, к чему он прикасается, в легко опознаваемый бренд: «сделано в манере Бёртона» говорится теперь о любом кинорежиссере, чья работа мрачна, вычурна, будоражит или вызывает раздражение. Эта трансформация принесла определенные выгоды, например авторитет в Голливуде, но и свой уникальный набор трудностей, в частности те ожидания, что возлагают на него и его фильмы студии и публика. Бёртон был и остается создателем фильмов, чей modus operandi[14] целиком основан на его самых сокровенных чувствах. Чтобы взяться за какой-то проект, ему необходимо обрести эмоциональную связь со своими персонажами, будь то оригинальные создания, такие как простак с лезвиями вместо пальцев в «Эдварде Руки-ножницы», перенесенные на экран герои комиксов, подобные неусыпному мстителю в маске Бэтмену, или люди из реальной жизни — таков трэш-режиссер в «Эде Вуде». Связь эта, как первым готов признать сам Бёртон, иногда совсем не очевидна. «Эдвард Руки-ножницы», например, берет свое начало из некоего крика души — рисунка, сделанного в подростковом возрасте и выражавшего потаенную муку, которую Бёртон испытывал из-за неспособности общаться с окружающими, в особенности со своими домашними. Многие из его фильмов несут на себе отпечаток детства, проведенного в пригороде.
То был Бербанк, пригород Лос-Анджелеса, где рос Бёртон в 1950-е и 1960-е годы в тени съемочных пави-льонов «Уорнер бразерс». Он искал убежища от яркого и солнечного внешнего мира в сумраке кинотеатров, ощущая психологическую связь с образами, мелькавшими на большом экране. Его страстью были фильмы про монстров, а идолом — Винсент Прайс, которому он отдал дань уважения в короткометражной мультипликации «Винсент» и предложил роль отца-изобретателя в фильме «Эдвард Руки-ножницы». И хотя многие из периодически повторяющихся тем и образов Бёртона лежат на поверхности — режиссер щедро воздает должное своим юношеским увлечениям, особенно фильму Джеймса Уэй-ла «Франкенштейн» (1931),— реальность гораздо более сложна. «Образ не всегда буквален, — однажды сказал режиссер.— Он привязан к чувству».
Персонажи Бёртона — нередко аутсайдеры, непонятые и ложно воспринимаемые, неудачники, страдающие в той или иной мере от раздвоенности, даже в своем весьма специфическом окружении остающиеся где-то на обочине. Их терпят, но по большей части предоставляют самим себе. Во многих отношениях он и сам воплощает это противоречие. Хотя Бёртон продолжает удерживать позиции на самом верху в списке наиболее преуспевающих деятелей Голливуда, будучи режиссером, одно имя которого гарантирует не только зрительскую аудиторию, но и зеленый свет на киностудиях, почти во всех прочих аспектах он и Голливуд держат почтительную дистанцию. Его фильмы могут дать в мировом прокате больше миллиарда долларов прибыли, но они столь же далеки от рабского подражания расхожим образцам коммерческого кинематографа, как далек Бёртон от полного подчинения системе голливудского кинопроизводства, в которой он работает с тех пор, когда начинал свою деятельность в качестве мультипликатора на киностудии Диснея в 1980-х. Несмотря на то что в его распоряжение предоставляются гигантские бюджеты, почерк Бёртона остается столь же оригинальным и уникально творческим, как и раньше. Он может на голливудские деньги снимать «летние» блокбастеры или развлекательные фильмы, но он делает их
