Письма были от моего мужа, Алекса, погибшего в 1911 году на дуэли. А дневник хранил историю нашей любви, начиная со знакомства на балу, где молодой граф был с друзьями-офицерами. Я наугад раскрыла страницу. Ноябрь 1910 года: «Сегодня Алекс Соколов попросил у родителей моей руки. Я самая счастливая на свете! Маменька говорит, чтобы я не решала сгоряча, чтобы присмотрелась к другим достойным женихам. По ее мнению, сын князя М. отчего-то лучше Алексея. Вот пусть и выходит за него сама! У меня своя жизнь, своя, своя! Я люблю Алекса и выйду за него замуж. Потому что верю, он — мой суженый…»
Я пролистнула несколько страниц, исписанных красивым округлым почерком. Декабрь 1910-го: «О свадьбе все решено. Свадебное платье мне шьет сама Надежда Ламанова. Сегодня была на примерке, платье — полный восторг! Мечтаю, чтобы Алекс скорее увидел меня в нем. Уже скоро, совсем скоро…»
До боли закусив губу, я перевернула еще несколько страниц. Снова примерки, приготовления к свадьбе, волнение юной невесты, заверения в любви жениха, поцелуй, сорванный украдкой в зимнем саду, вальс на балу, когда пол плыл под ногами, как палуба корабля, и спасали только объятия Алекса, крепко державшего меня за плечи… Месяц жизни, сокращенный до нескольких самых ярких эпизодов, самые волнующие встречи, самые нежные признания, самые пылкие клятвы, самый головокружительный танец, самые красивые письма. Сейчас они, перевязанные шелковой алой ленточкой, лежали рядом на постели, и я не находила в себе сил до них дотронуться.
Вернувшись к дневнику, я пролистнула несколько страниц и добралась до предпоследней записи. Это было лаконичное и полное восторга признание в счастье, написанное летящим почерком.
Март 1911: «Я — жена Алекса. Ах, какое же это невозможное, восхитительное блаженство! Сколько радости и блаженства у нас впереди…»
Следующая строчка была размазанной, но даже теперь, почти сто лет спустя, я помнила, что написала в тот вечер после свадьбы: «Жизнь прекрасна и удивительна». А полгода спустя, в день превращения, я так же, как и сейчас, листала дневник. Только тогда я еще могла плакать. Когда слезы упали на последнюю строчку записи, я торопливо смахнула их рукой и смазала слова. Горькие слезы стерли с бумажных страниц упоминания о том, как прекрасна и удивительна была моя жизнь в первый месяц после свадьбы.
Всего их было два — два месяца острого, ослепительного счастья, такого сильного, что его невозможно описать словами. Поэтому дневник, постоянный спутник моих волнительных дней и бессонных ночей, с его радостями и сомнениями, кропотливо занесенными на бумагу чернилами и пером, с его отчаянием и мучительными рассуждениями, любит ли меня Алекс так же, как люблю его я, был заброшен в стол, заперт на ключ, стал частью прошлой, девичьей жизни. В месяцы после свадьбы мне было некогда заполнять новые страницы дневника: я торопилась жить, не могла насытиться любовью своего молодого супруга, не могла надышаться на него. Как будто знала, что смерть уже притаилась за порогом и готовится предъявить свои права на Алекса, навсегда разлучив нас…
