— Изабелла, — гневно возразила ее сестра, — вовсе я его не боюсь, но думаю, что с его стороны не очень-то хорошо здесь оставаться. Почему он не идет домой?
— Ты забыла о шайке, рыщущей у садовой калитки? — спросила Изабелла. — К тому же Роджер еще не все рассказал гостю о взаимосвязи ударения и поэтического размера. Дорогая моя, когда ты выйдешь замуж, ты же не захочешь, чтобы друзья Филиппа расходились по домам, пока он окончательно не выговорится. Иначе в полночь он притащится в твою комнату и захочет поделиться кое-какими мыслями, которые не успел изложить им. А поскольку ты спишь и не знаешь, о чем был разговор, да еще и не понимаешь, надо ли ему возражать или лучше соглашаться, хотя ты готова и на то и на другое, лишь бы отделаться, тебе будет трудно ему угодить. Мы с Роджером, по-моему, так никогда всерьез и не ссорились, — продолжала Изабелла, наливая молоко в кастрюлю. — Только однажды, когда он разбудил меня среди ночи вопросом: «Что в поэзии является эквивалентом принципа дуги?», я действительно рассердилась, но он даже внимания не обратил, продолжал бормотать строфы и пытался понять, похожи ли они на дугу. А все потому, что его друг, пришедший на обед, ушел в полдвенадцатого, а не в полвторого. Розамунда, всегда помни: ты нужна мужчине, чтобы он мог побыть один.
— Ты имеешь в виду, побыть без меня? — спросила Розамунда, по-хозяйски глядя на Филиппа.
— Нет, — сказала Изабелла, — сэр Бернард, молоко кипит… большое спасибо. Нет, Розамунда, не в этом дело. Я имела в виду именно то, что сказала. У мужчины должна быть женщина…
— Перестань говорить «мужчина». Изабелла, — запротестовал Филипп.
— Ну хорошо Филипп, дай мне ложку, — тогда так: у Филиппа должна быть ты, чтобы он имел возможность побыть один. Если бы тебя не было, ему не от кого было бы отдыхать.
Вид у Розамунды был при этом довольно скучный. Филипп отметил любопытную вещь: многие его знакомые были бы рады поддержать подобную болтовню. Его отец, Ингрэм, Изабелла. А Розамунде это было не нужно. Он понял это сейчас, вдруг, когда смотрел, как она передает тарелку сестре: ее рука заставила его вспомнить о меловых холмах Южной Англии на фоне неба. Отточенность формы, плавная красота, что-то вечное. Ее медлительность тоже от вечности, хотя иногда она немного мешает. Ну, в конце концов, Розамунда всего лишь человек: не может же она быть идеальной. В это время Розамунда опять протянула руку, и Филиппа снова пронзило ощущение совершенства. Он узрел величие замысла, воплощенного в гармонию формы. За этим алебастровым изгибом открывалось невообразимое пространство: за ним лежали бездны вселенского разума. Через мгновение видение померкло, осталась только ярко освещенная кухня.
