Потом оно заговорило; не могу утверждать, что я слышал слова: мне казалось, что я просто воспринял их всем телом.
- На колени, враг Божий. На колени.
Тут я вышел из оцепенения-облизал губы, хотя язык был суше их.
- На колени, ненавистный Господу, пока на тебя не обрушился удар.
Последний довод я уже мог понять. Я отнял от рта платок и сказал:
- Пошел к черту.
Звучало это глупо, тем более, что голос у меня сел.
Оно судорожно перекрутилось, всколыхнулось и подалось ко мне. Я бросил платок и протянул к нему обе руки. Схватил его-и не схватил. Мои руки достали тело-ушли в него до запястий, сжались. И захватили только сырую пустоту, ни теплую, ни холодную, вообще лишенную температуры.
И та же сырая пустота облепила мне лицо, когда его лицо наплыло на меня. Я укусил лицо-да... но зубы лязгнули впустую, хотя я видел и чувствовал, что мое лицо уже внутри его лица. И в руках у меня, вплотную к моей груди, корчилось, извивалось его тело, ерзало, вздрагивало, и вдруг бешено завинчивалось, рвалось на части, которые жадно соединялись снова-все в черной пустоте.
Сквозь эту прозрачную материю я видел свои руки, сжавшиеся в сердцевине влажного тела. Я разжал их и согнутыми пальцами рванул вверх и вниз, раздирая его; я видел, что тело рвется и течет вслед за моими ногтями, но не ощущал ничего, кроме сырости.
Возникло новое ощущение, быстро усиливавшееся: на меня навалилась и душила какая-то немыслимая тяжесть. Существо было бесплотным, но страшно тяжелым, и этот груз придавливал меня, не давал вздохнуть. Ноги у меня подгибались. Я плюнул ему в лицо, вытащил руку из утробы и ударил в лицо. Кулак не встретил ничего, кроме сырости.
Я сунул левую руку ему в живот и стал рвать тело, так ясно видимое и так слабо осязаемое. Но тут я увидел кое-что новое-кровь на своей левой руке. Темная, густая, настоящая кровь капала на пол, текла между пальцами.
Я захохотал, потом, собравшись с силами, выпрямился под чудовищным грузом и снова стал рвать ему внутренности, хрипя:
- Душу выну.
Кровь еще сильнее полилась по пальцам. Я опять попробовал засмеяться, не смог-меня душило. И тяжесть на мне стала вдвое больше. Я попятился, привалился к стене, распластался по ней, чтобы не съехать на пол.
Воздух из разбитого окна, холодный, свежий, терпкий, хлынул сбоку, ударил в нос, и по разнице между ним и тем, чем я дышал в комнате, стало понятно, что валит меня не тяжесть этого создания, а отрава, наполнившая дом.
