Любовь материнская простит все, все примет и все благословит.
— Мальчик мой! — сказала Наташа и обрекла себя, и заплакала от боли и счастья.
Она встала, приготовила чай, напоила Гастона. Он молча выпил несколько глотков, взглянул на нее мутными глазами, улыбнулся ласково и жалко и снова заснул.
Пора было идти в мастерскую. Но как его оставить такого?
Попросила коридорного позвонить к Манель и сказать, что у нее грипп.
Целый день просидела она около него, жадно прислушиваясь к его сонному бормотанью. Иногда ей казалось, что она улавливает какие-то не французские слова. Но ничего, кроме той фразы: «Ich habe Angst, Mama!», так и не расслышала.
Под вечер он пришел в себя, жаловался на головную боль и ломоту.
— Я не могу уйти от тебя, Наташа, я слишком болен.
Она счастлива была, что он не может уйти. Хотела устроить его поудобнее и предложила съездить к нему в отель за бельем и пижамой.
— Нет, туда не стоит, — сказал он. — Лучше съездить на Северный вокзал, там у меня чемодан на хранении. В нем все есть.
Она очень удивилась. Разве он собирался уезжать?
— Потом… — устало сказал он и закрыл глаза.
Вечером он дал ей квитанцию, и она съездила за чемоданом. Оказалось, что он был отдан на хранение еще две недели тому назад.
— Может быть, там окажется какая-нибудь женщина, разрезанная на куски… — посмеивалась Наташа. Посмеивалась, но не было ей ни спокойно, ни весело.
В чемодане, однако, никаких ужасов не оказалось. Было белье, платье и башмаки.
Гастон, полузакрыв глаза, смотрел, как она доставала его вещи.
— Это для любительского спектакля, — пробормотал он вдруг.
— Что — для спектакля? Платье?
— Усы, — ответил он сонно.
Она не поняла, о чем он говорит, и только, вынув все, увидела на дне завернутые в папиросную бумагу маленькие прядки волос. Это были накладные усики.
На другой день он почувствовал себя лучше, надел какую-то невероятную пижаму в синих павлинах, зеленых драконах и золотых цветах, волнующую и знойную, как восточный сон, и сидел на кровати среди подушек томный, как принц из персидской сказки.
Горничная, убирая комнату, лукаво на него поглядывала, и он улыбался ей, и веселые ямочки дрожали около его рта.
— Почему ты держал чемодан на вокзале? — спросила Наташа. — Ты собирался уехать?
— Да, кажется, собирался. Впрочем, нет. Я просто менял квартиру, и так вышло удобнее всего.
Он уже не был экзальтированно нежен, как вечером. Но был очень ласков и много рассказывал всякой ерунды, которая волновала Наташу.
