Вообще в этом кружке все были известны больше по прозвищам, чем по настоящим именам.
Тут же уместилась и известная нам Фифиса.
Мордальоновна, по-видимому, только что кончила гадать, потому что, задумчиво помусолив большой палец, медленно перебирала шелковисто-сальные зловещей величины карты. На кокетливом столике лежала развороченная масляная бумага и в ней остатки ветчины и крошки хлеба. Судя по виду, ветчину не резали, а прямо драли руками. Да и прибора на столе никакого не было.
Тут же стояло штук шесть запечатанных фарфоровых баночек с каким-нибудь, должно быть, снадобьем для красоты.
Вообще беспорядок в комнате был изрядный.
На креслах разложены платья, манто и шелковые тряпки, на полу раскрытые картонки, на столе окурки, на пыльной крышке рояля две пустые бутылки и стакан.
— Марусенька! — приветливо кивнула Наташе хозяйка, не поднимаясь с места. — Не купите ли крема?
— Я теперь Наташа, — поправила ее гостья, нагибаясь и целуя душистую щечку Любаши.
— А, да, я и забыла! И чего это они вам, словно собакам, клички меняют?
— Теперь мода на Наташу и на Веру, — деловито объяснила гостья. — В каждом хорошем мезоне должна быть Наташа, русская княжна.
Любаша посмотрела на нее своими синими глазами внимательно и сказала:
— А у вас какая-то перемена. Волосы отпустили? Нет. Просто у вас сегодня есть какое-то выражение лица.
— Ох, уж и скажут тоже! — всплеснула руками Мордальоновна. — Точно у них всегда лицо без выражения!
— Однако и хаос у вас! — заметила Наташа.
— Ужас, ужас, — вздохнула хозяйка и озабоченно повернулась к Гарибальди:
— Ну-с, ангел мой, за манто меньше шестисот я не позволяю. Если в один день сумеешь ликвидировать, то есть принесешь деньги завтра, то так и быть, валяй за пятьсот. Ведь оно совсем новое, от Вионэ, и марка есть. За черное платье — триста, за зеленое — двести пятьдесят. Но только — живо!
Гарибальди жеманно шевелила плечами.
— Ах, вот вы какая! Ваши платья продавать, это, как говорится, совсем нелегко. Они слишком ношеные. Бедным дамам такие не пригодятся, а светские дамы ношеного не купят.
— Ну, ну. Очень даже купят. Убирайте все это барахло. Ко мне скоро придут.
Гарибальди стала складывать платья в картонки.
— А какой они национальности? — вдруг спросила гадалка Мордальоновна, очевидно, продолжая какой-то разговор.
Любаша сосредоточенно сдвинула брови:
— Н-не знаю. По внешности, пожалуй, вроде еврея.
— Не в том дело, что еврей, — затараторила, по-птичьи вертя головой, маникюрша Фифиса, — а в том, какой еврей. Если польский — одно, если американский — другое.
