— Я лучше самого Николаенчика позову. Пусть он сам все расскажет. Разрешите, товарищ подполковник? — сказал Андрейченко. — Тем более что он и мне клянется, что все — правда.
— Что — правда?
— Ну то, что он рассказывает, будто бы все это и на самом деле произошло…
— С ума сойдешь с вами… Ладно, зови гвардейца, — кивнул Селиванов в сторону двери.
Андрейченко вышел в коридор и тут же вернулся вместе с лейтенантом.
Есть люди, которых даже казенная форма не делает похожими на других. Именно таким был Николаенчик. Невысокий и полный, веснушчатое — и зимой и летом — лицо, небольшой курносый нос, голубые, удивительно чистые глаза. Николаенчик у всякого, кто его видел впервые, вызывал недоверие: как это наивное дитя берется за взрослые дела?.. То, что Николаенчик может что-либо сотворить — об этом и мысли не было. Казалось, Николаенчик — это что-то чистое и почти святое… Но Селиванов хорошо знал, что скрывается за этой святостью.
Николаенчик переступил порог кабинета и, щелкнув каблуками, вытянулся в струнку, как-то вкривь приставив ладонь к фуражке. Он не мигая смотрел выше головы Селиванова, как раз туда, где висел портрет строгого Феликса Эдмундовича. Потом по-ученически отчаянно и громко заорал:
— Товарищ подполковник, лейтенант Николаенчик по вашему приказанию…
Вот и на этот раз… Все, казалось бы, как нужно, если бы не эта вывернутая ладонь.
— Отставить, — прервал Николаенчика Селиванов и поморщился, как от зубной боли.
— Что там у тебя? Что за концерты происходят? Неужели работы на участке мало?
— Товарищ подполковник, позвольте доложить обстановку, — по-прежнему отчаянно и звонко орал Николаенчик, стоя перед столом, за которым, нахмурившись, сидел Селиванов. — Я не виноват, что народ смеется. Мне никто не верит. Я не знаю, что делать в такой обстановке. Короче говоря… На моем участке в одном из домов началась какая-то чертовщина. Подушки сами по себе летают. Из счетчика пробки падают на пол. Постель сама по себе разбрасывается. Жильцы нервничают, до истерики доходят. Вот у меня здесь даже заявление от гражданки Круговой, — Николаенчик полез в нагрудный карман, где, наверное, лежало заявление.
— Ты что-о?.. — забыв обо всем на свете, закричал побледневший Селиванов. Он поднялся со стула и был теперь почти вровень с Феликсом Эдмундовичем. — Еще и надо мной насмехаться вздумал? Мало тебе республиканского совещания, паразит? Во-оон!..
— Есть! — Казалось, Николаенчик козырнул даже с какой-то радостью и сразу же, повернувшись, выскочил за дверь. Словно нечистый дух испарился.
