По моему позвоночнику пробежала мелкая дрожь. И все тело охватила медленная истома. Я замер на стуле, стараясь даже не дышать. И лишь чувствовал ее руку и ее запах. Все звуки заглохли и отдалились.
— А я в свадебном платье тебе понравилась бы?
— Почему?
— Глупый.
Я никак не мог понять, что происходит. Сознание расплывалось. И оставалась только ее рука и голос, в котором не было ни капли издевки или смеха. А была — еще ни разу не слышанная мною спокойная тихая честность и что-то еще, что я тоже слышал в первый раз и не мог разобрать.
— Я тебе нравлюсь? — спросила она совсем тихо.
И вся кровь прилила к моему лицу, а сердце стало судорожно сжиматься в пустоте. Я попытался сказать, но голоса не было. А мышцы шеи и гортань будто одеревенели. Я все пытался выдавить из себя звук, когда услышал другой голос, циничный и хриплый:
— Ну, ты даешь, Надька! Нашла с кем заигрывать! Не позорься!
Я резко повернулся. И увидел Надькину подружку — толстую румяную Шевцову. Она только что вернулась с крылечка, куда выходила покурить с Пашей.
Я посмотрел снизу вверх в лицо Нади. Она стояла, отступив на шаг, красная, с неловко протянутой в мою сторону рукой. Ее глаза бегали, а на лицо выползла странная дергающаяся улыбка.
— Да, я просто… — сказала она, — для смеха! — и засмеялась.
Я перестал ощущать. Будто мир стал картинкой, на которую я смотрю.
— А вы думали, что я серьезно… С ним? — она засмеялась снова.
И вокруг тоже засмеялись — не помню даже, кто именно.
— А он поверил, — слышались голоса, — смотрите, как смешно.
И я чувствовал, как что-то горит и выгорает под кожей. И лицо отделяется и становится маской. А маска говорит, что ей не больно. И сердце окутывает мягкий горячий пепел. И я целиком погружаюсь в этот пепел. И сам становлюсь пеплом.
Зима тянулась долго. От мороза голые ветки лиственниц покрывались пушистым инеем. Оконные стекла затягивало ледяной коркой. Сосед дядя Степа Панасюк, оставляя свой самосвал на ночь возле подъезда, не глушил двигатель. И машина всю ночь печально и одиноко тарахтела, пуская из-под кузова серые облачка долго не рассеивающихся выхлопов.
Большую часть времени я проводил дома. Иногда ходил к Паше — меняться кассетами. Ну, и, конечно, ходил в школу. На уроках я хотел только спать и есть.
Близились выпускные экзамены. Девочки уже обсуждали, кто в каком платье будет на выпускном вечере, и таили надежды на золотые медали. Все налегали на учебу — бледнели, худели, становились нервными. Моя успеваемость уверенно падала. Хуже меня в классе учились только Кеша Андреев и Леша Бочкарев — деревенский мальчик, привезенный в нашу школу, чтобы получить хорошие оценки на выпускных, потому что у него был блат.
