Гена шлем не надел. Он, улыбаясь, натянул мокрые от нашего пота перчатки и встал в картинную боксерскую стойку, сильно вытянув вперед левую руку. Паша стоял чуть ссутулившись, с кулаками у лица, глядя вперед исподлобья. Гена игриво скакнул в сторону, сделал уклон с движением вперед и двинул Пашу в челюсть. Паша немного отклонил голову, чтобы удар соскользнул, встретил физрука коротким тычком под дых и тут же воткнул правый снизу. Седая голова учителя мотнулась и запрокинулась, колени стукнули об пол.
Гена не сразу понял, что произошло, и несколько секунд полз на четвереньках вперед, опустив голову.
— Геннадий Викторович, не забодайте! — весело крикнул кто-то за моей спиной.
Паша стоял молча, опустив руки и глядя на ползущего человека.
— Хорошо ты меня! — наигранно восторгался Геннадий Викторович в раздевалке, возле молча одевающегося Паши. — Нечего старому к молодым лезть!
Он потирал ушибленные места — живот и челюсть.
— Ты, Паша, чем занимаешься?
— У-шу. — отвечал Паша сумрачно и несколько стыдливо, будто занимался вышиванием крестиком, а сейчас врал.
— Так, ведь, у-шу — это гимнастика! — удивлялся Гена.
— Гимнастика, — отвечал Паша.
— И что, там драться учат? — снова удивлялся Гена.
— Нет, — вздыхал Паша, — там учат думать.
Можете смеяться, но я регулярно стал ходить к Надьке. Как только у меня появлялся новый фильм, а происходило это почти каждый день, я едва дожидался вечера. Потом одевался, совал в карман куртки кассету, и будто бы шел гулять с собакой.
Надька жила через дом от меня. Нужно было пересечь три двора и подняться по ступенькам подъезда. Я всегда шел очень торопливо, почти бежал. А перед дверью ее квартиры — номер один, на первом этаже — останавливался. Мне казалось, что мое сердце слишком колотится от быстрой ходьбы, и дыхание неровное. И пытался успокоить дыхание. Я нервничал и от этого дышал все сильнее и глубже, пока не начинала кружиться голова. Потом я посылал все к черту и нажимал кнопку звонка.
Слышались легкие быстрые шаги. Дверь, в красной клеенчатой обивке, открывалась. И за ней всегда оказывалась Надька.
Дома она ходила в ослепительно коротких платьицах всех оттенков синего цвета. И мое неровное дыхание, при взгляде на ее голые ноги, просто останавливалось. И я стоял и смотрел, понимая, что все равно ничего сказать не могу. В этом не было никакой похоти или вожделения. Было каждый раз чувство удивления и неверия своим глазам. Как будто видимое существовало не для меня. Не просто так — пассивно — не для меня. А совершенно точно и намеренно — не для меня. Я чувствовал себя вором.
