— И ни в коем случае! — У отца получилось невпопад, он, конечно, хотел сказать, что ни в коем случае не должно быть обрисованных гостем коварных родственников, а получилось, что он с чем-то не согласен, чуть ли ни против провозглашенного гостем «За дружбу!».
Гость рассмеялся и снял возникшее напряжение.
— У нас плохих родственников нет, — сказала бабушка.
— У меня тоже! — сказал гость радостно. — За хороших родственниках в наших анкетах!
Они с отцом снова выпили и, как по уговору, заговорили о другом, о разном: о своем заводе, потом о новом кинофильме, потом гость рассказал анекдот. За ширмой стало весело, гость размяк, стал как-то проще и домашнее, он вышел из-за ширмы и попросил у ребят разрешения тоже что-нибудь склеить. Тут мальчик впервые разглядел его толком, потому что в самом начале, когда их представляли, он сидел спиной к гостю и из стеснения, а также ожидая обычных взрослых приставаний, не обернулся, а затем гостя увели за ширму. И вот теперь, когда он подошел к столу, мальчик разглядел его. Это был среднего роста, крепкий в плечах дядя с мощной красивой лысиной. Глаза, спрятанные за сильными очками и увеличенные ими, придавали его взгляду выражение постоянного любопытства. Он стоял возле стола и то брал готовый фонарик и смотрел через него на свет, то ощупывал маску, одобрительно покачивая головой.
Отец звал его еще раз «ударить по рюмкам», а бабушка известила, что достает из духовки пирог.
— Иду-иду! — откликнулся гость и уже отошел от стола, но что-то привлекло его внимание.
Он вытащил из вороха бумаг широкий газетный лоскут, поднес его сначала близко к глазам, а затем, словно испуганный увиденным, отодвинул его на расстояние вытянутой руки. Он то смотрел на лоскут, как смотрят на картину, когда ее содержание непонятно или неприятно, то бросал взгляд на детей, и лицо его, до той поры размякшее, добродушное, суровело, подбиралось, возле носа обозначились складки.
— Ай-яй-яй-яй-яй… — произнес он с сильным огорчением, как если бы речь шла о чьей-то оплошности, на первый взгляд, пустяковой, а на самом деле чреватой неприятнейшими последствиями и, главное, непоправимой.
— Ай-яй-яй… — повторил он тяжелым голосом вконец расстроенного человека и повернул газетный лоскут так, чтобы он стал виден всем сидевшим за столом.
Все посмотрели, и мальчик тоже. Лоскут заключал в себе первые слова длинного заголовка, две колонки текста и часть большого фотопортрета. Ножницы прошли косо, через подбородок, губы, усы, крупный нос, густую бровь, лоб и аккуратную, зачесанную назад и набок прическу.
