Она по проволке ходила, махала белою рукой, И страсть Морозова схватила своей мозолистой рукой.
А он швырял в "Пекине" сотни, ему-то было все равно. А по нему - Маруська сохнет, и это ей не все равно.
А он медузами питался, циркачке чтобы угодить, И соблазнить ее пытался, чтоб ей, конечно, угодить.
Не думал, что она обманет, ведь от любви беды не ждешь. Ах, Ваня, Ваня, чтож ты, Ваня, Ведь сам по проволке идешь.
175*25 В городском саду Б.Окуджава
Круглы у радости глаза, невелики у страха, И сеть морщинок на челе от празден и обид. Но вышел тихий дирижер и заиграли Баха, И все затихло, улеглось, и обрело свой вид.
Все стало на свои места, едва сыграли Баха,
Когда бы не было надежд, на черта белый свет!
К чему вино, кино, пшено, квитанции Госстраха,
И нам ботинки - первый сорт -, которым сносу нет.
Не все ль равно, какой земли касаются подошвы? Не все ль равно, какой улов из волн несет рыбак? Не все ль равно, вернешься цел, или в бою падешь ты, И руку кто подаст в беде, товарищ, или враг.
О, чтобы было все не так, чтоб все иначе было,
Наверно именно затем, наверно, потому,
Играет будничный оркестр привычно и вполсилы,
А мы так трудно и легко все тянемся к нему.
Ах, музыкант, мой музыкант, играешь, да не знаешь, Что нет несчастных и больных, и виноватых нет, Когда в прокуренных руках так тесно ты сжимаешь Ах, музыкант, мой музыкант, черешневый кларнет.
176*26 Море Черное Б.Окуджава
Непокорная , голубая волна Все бежит, все бежит, не кончается. Море Черное, словно чаша вина, На ладони моей все качается.
Я все думаю о былом, о былом. Словно берег, надеждой покинутый, Море Черное, пью во имя твое, Словно чашу вина взапракинувши.
Неизменное средь высоких морей, Как проститься с тобой, не отчаяться, Море Черное на ладони моей Как баркас уходящий качается.
177*27 Новогодняя Б.Окуджава
Синяя крона, малиновый ствол, звяканье шишек зеленых, Где-то по комнатам ветер прошел, там поздравляли влюбленных. Где-то он старые струны задел, тянется их перекличка, Вот и январь накатил, налетел, бешеный, как электричка.
Мы в пух и прах наряжали тебя, мы тебе верно служили, Громко в картонные трубы трубя, словно на подвиг спешили. Даже поверилось где-то внутри, знать, в простодушье сердечном, Женщины той очарованный лик слит с твоим празднеством вечным.
В миг расставания, в час платежа, в день увяданья недели, Чем это стала ты не хороша? Что они, все? Одурели? И, утонченные, как соловьи, гордые, как гренадеры, Что же надежные руки свои прячут твои гренадеры.
