— Все в порядке. Я нашла. Его зовут Ричард Россальский. У меня уже есть телефон и адрес.
Так мы, отделившись от делегации (остальные пошли на стадион смотреть футбол, и, значит, ничего им переводить было не нужно), отправились к пану Россальскому, автору понравившейся мне картинки.
Как художнику, отнюдь не избалованному известностью и вниманием, пану Россальскому было приятно, что кто-то заметил его работу в гостинице, и не только заметил, но и захотел непременно иметь. Вдвойне ему было приятно, что этот «кто-то» не стал гоняться за модными картинками с какой-нибудь выставки, а предпочел членораздельную живописную речь дикому и невнятному бормотанью, а то и просто истерическому вою современных крайних авангардистов.
На эти выставки мы успели уже насмотреться. Например, так: картон, и к нему приклеены жженые кружева. Кое-где набиты гвоздочки. Эти гвоздочки то располагаются кучками, то вереницами. Потом опять — жженое кружево. А один выставил картон, разделенный на равные клетки. В каждой клетке проволокой укрепленный какой-нибудь пустяковый предмет: пробка от флакона духов, пуговица, пустая катушка из-под ниток, обломок зубной щетки, использованное бритвенное лезвие. А один положил большой картон около порога в своей квартире, а перед картоном укрепил фанеру, на которую выдавливал из тюбиков разные краски. Каждый входящий в квартиру наступал сначала на краски, потом на картон. Через неделю художественное произведение художник посчитал законченным и выставил его для всеобщего обозрения.
Так что коленопреклоненная женщина в костеле, закрывшая лицо ладонями, изображенная очень скупыми линиями, казалась песней. Аве Мария, Бах, Гуно, Шуберт и Верди. Голос, летящий к сводам готического собора. Драматическое сопрано вместо хрипенья, фырканья и других еще менее благозвучных звуков.
По всем этим обстоятельствам пан Россальский принял нас, не сдерживая радостного сияния. Это был высокий худой старик, когда-то блондин, а теперь с остатками седых волос на голове, которые не вились и не лежали гладкопричесанными, но образовывали нечто вроде светлого венчика или нимба. Этакий белый пух, просвеченный электрическим светом люстры. Главное, в его худом лице были немного навыкате голубые глаза. Их тронула уже некоторая блеклость, связанная с возрастом, но все же еще глаза пана Россальского были ясные, а теперь — просто сияли.
Я сразу представил себе, что если бы этому, грубо говоря, долговязому старику прибавить пестренькую бородку, да посадить бы его на ребристую клячу с тонкой шеей, то получился бы форменный Дон-Кихот.
