Мы – русский народ | страница 55
Для формирования новой интеллигенции требовались люди с высшим образованием. И что же мы здесь наблюдаем? По данным С. Познера (Еврейский мир. 1933), на одну тысячу украинцев приходилось 2 студента вуза, у белорусов этот показатель составлял 2,4, у русских — 2,8, а вот у евреев — 20,4. В ряде учебных заведений численность евреев-студентов доходила до 40 %. И если к представителям коренного населения применялись всякого рода ограничения, обусловленные их социальным происхождением (исключение из институтов, высылка из крупных городов), то на евреев эти меры не распространялись. В результате такой кадровой селекции засилье инородцев, и в первую очередь евреев, в исполнительных органах власти и государственных учреждениях было вопиющим. Вот что писал по этому поводу русский писатель И. Наживин: «В условленный час я приехал в Кремль и прошел в управление делами Совета народных комиссаров… Повсюду латыши, латыши, латыши и евреи, евреи, евреи. Антисемитом никогда я не был, но тут количество их (евреев) буквально резало глаза, и все самого зеленого возраста. Как-то потом я сказал об этом одному знакомому еврею.
— Ну, что же, — засмеялся он, — раньше для нас была 5–процентная норма, а теперь для вас…»>{15}
Не менее русофобской была и другая часть культурной революции — кампания по созданию социалистической культуры. Но прежде чем перейти к оценке ее пролетарских достижений, мне хотелось бы напомнить, как относились новые хозяева жизни к тем светочам русской культуры, чей талант, чье пророческое проникновение в суть вещей и событий заставляли с благоговением трепетать души соотечественников, становиться чище и возвышеннее, мудрее и прозорливее, к тем писателям и поэтам, композиторам и музыкальным исполнителям, художникам и архитекторам, чье творчество не только наполняло смыслом жизнь русской интеллигенции, но и пробуждало к созидательному процессу неискушенные умы выходцев из рабоче-крестьянской среды, вселяя гордость и формируя их национальное и державное самосознание. Вклад этих великих людей в культурную жизнь России был настолько значим, что без них само понятие «русская культура» теряло бы смысл и содержание. Тем не менее «приготовишки» из местечковых хедеров, прикрываясь лозунгом борьбы с «миром насилия», повели широкомасштабную кампанию по вытравливанию из сознания и быта русского народа всего прекрасного и возвышенного, созданного этими корифеями русской культуры. Я, может быть, в чем-то пристрастен, субъективен. Но можно ли спокойно относиться к абсолютно бессмысленному уничтожению архитектурных сооружений гениальных русских зодчих В. Баженова и М. Казакова? Под погромные призывы «очистим города от векового мусора — идеологического и художественного» с улиц и площадей сносились величественные монументы и скромные свидетели истории; беснующиеся безбожники сжигали на своих карнавалах тысячи икон и уничтожали православные святыни под восторженные крики и возгласы русофоба Н. Бухарина. «Мы, — говорил он, — взрываем на воздух эквивалент фараоновых пирамид, церковные груды камня, громады петербургско-московского византийства…» Разворовывались и разбазаривались ценнейшие музейные экспонаты, вина которых заключалась лишь в том, что они «обслуживали прихоть буржуазии» и других сытых «паразитических слоев общества». Безжалостно уничтожались произведения выдающихся русских художников О. Кипренского, И. Репина, В. Сурикова, Д. Левицкого, В. Серова, В. Боровиковского только за то, что они отражали жизнь «бывших». Из хрестоматии вычеркивали А. Пушкина и Л. Толстого — «бытописателей дворянско-феодального общества», осуждали Г. Державина и Ф. Тютчева — «служителей репрессивного аппарата», отвергали Фета, Лескова, Чехова — «мироедов и певцов мещанства», прокляли Достоевского — «ренегата и мракобеса», расстреляли «контрреволюционера» Гумилева. Не воспринимались и высмеивались «мужиковствующие» Н. Клюев, С. Клычков, П. Васильев. Об этом времени С. Есенин писал: «В своей стране я словно иностранец. Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть… Не могу!.. Хоть караул кричи…» И он же: «Не было омерзительнее и паскуднее времени в литературной жизни, чем время, в которое мы живем. Тяжелое… состояние государства… выдвинуло на арену литературных революционных фельдфебелей… (которые трубят)… что русская современная литература контрреволюционна…» Особо оголтелой критике со стороны этих «фельдфебелей» подвергались наиболее талантливые, а значит, и наиболее опасные для них русские литераторы: С. Есенин, М. Булгаков, А. Платонов, А. Толстой, Н. Сергеев-Ценский, А. Чапыгин, М. Пришвин, М. Шолохов, В. Шишков. Спрашивается: «А судьи кто?» Оказывается, судьями были Авербах и Бескин, Розенфельд и Беккер, Горнфельд и Бухштаб. «Все они Коганы», — говорил о еврейском засилье в литературной критике космополит и юдофил В. Маяковский. Из литературы и искусства изгонялись душа, добротолюбие, чувства и навязывались, с одной стороны, жестокость, озлобленность и насилие, а с другой — все прелести «будней великих строек». В условиях гонения на все русское в литературе смогли подняться (а вернее, пролезть в литературу) выполнявшие социальный заказ пигмеи и ничтожества, успешно освоившие «диалектико-материалистический творческий метод» и ставшие «одемьяненными» ударниками «Магнитостроя литературы».
