— Веселитесь уже? — спросил Американ.
— Приехали веселиться, что же еще делать? Где вы остановитесь?
— Найдем место, — уклончиво ответил Американ. — Город большой, домов много.
— А к вам не подходили местные дянгианы?
— Нет.
— Так они же всегда встречают охотников, потом только торговцам разрешают к себе забирать.
Пиапон стоял позади всех, прислушивался к разговору. В отдалении от всех торговцев, согнувшись, стоял старец. Он был в мокрых штанах, истоптанных башмаках и не походил на разнаряженных торговцев. Он, скорее, напоминал сновавших тут же, предлагавших услуги, носильщиков.
«По-нанайски говорит, значит, был торговцем, — подумал Пиапон. — Тадиалахан ходанай».[16]
Болонских, няргинских, мэнгэнских, хунгаринских охотников встречали немногие торговцы, которые в свое время украдкой от торговцев У и Чжан Му-Саня приобрели дорогие меха. Им нельзя было в открытую совершать сделки: могло попасть от торгового союза, их лишили бы права торговли. Поэтому они, встретив знакомого охотника, осторожно выпытывали, в каких он отношениях с болонским и хунгаринским торговцами, и в зависимости от их ответов решались на следующий шаг. Обыкновенно большинство приезжих охотников были крупными должниками У и Чжуан Му-Саня, и потому никто из торговцев не осмеливался громогласно заявить о своем знакомстве с охотниками.
Пиапон все присматривался к обнищавшему торговцу, и тот наконец поймал его взгляд, униженно улыбнулся и, по-стариковски волоча ноги, подошел.
— Храбрый охотник, не смотри так свысока на меня, — проговорил он.
— Как свысока? Я… — растерянно пробормотал Пиапон.
— Отойдем в сторонку, ты приехал на своей лодке, ты сам себе хозяин, и тебе некого бояться. Мне тоже теперь некого бояться. Эх, был бы я моложе, все сначала мог бы начать, а теперь что? Я был у озерских нанай, подружился с Чонгиаки Ходжером. Хороший старик, добрый человек. Ты не знаешь, здоров он?
— Не знаю.
— Добрейший человек… Я у него останавливался, пушнину хорошо обменял. А охотники были должники болонского У… Эх, был бы моложе!
Невыносимая горечь и обида звучали в голосе обнищавшего торговца, и Пиапон от души пожалел его. Он нутром своим догадывался, что в молодости и в зрелые удачливые годы этот старец навряд ли отставал в хитрости и обмане от других алчных торговцев, его выразительные острые глаза выдавали его характер.
«Был бы моложе, в хунхузы пошел бы», — подумал Пиапон.
— Не знаю я озерских, — сказал он вслух и отошел к своим.
