Ганга вытащил изо рта трубку и тихо сказал:
— Я здесь на Амуре родился, зачем мои кости хоронить на Харпи?
Пота внимательно оглядел отца, увидел его тощее тело, и сердце его сжалось от жалости: «Постарел ама, может, на самом деле скоро помрет. Как тяжело ему сейчас, а крепится, виду не подает. Может, мне надо было на своем настоять и остановиться у него? Нет, Идари не убедишь».
— А я на твоем месте переехал бы, — сказал Баоса.
— Кто тебя держит, переезжай, — огрызнулся Ганга.
— У меня все дети здесь.
— А у меня кормилец Мангбу-ама.[10]
Баоса молча положил на край нар потухшую трубку.
— Вы будете сегодня нас кормить? — негромко спросил он женщин.
То сразу же засуетились, забренчали чашками и ложками. Уха остыла, но Агоака рассудила, что в жару лучше есть остывшую уху, и начала раскладывать куски рыбы по чашкам. Рыбы всем не хватало, сварили только для домашних, но Агоака и вида не подала. Первыми она накормит мужчин и детей, если что-то останется после них, то разделит между женщинами, а не останется, тоже не беда — женщинам не впервые оставаться голодными, когда не хватает еды мужчинам и детям. Женщины привычны ко всяким невзгодам, они двужильные. Насмешит их Идари, посмеются они вдоволь и забудут, что в полдень им не хватило рыбы.
Сыновья и дочери не узнавали Баосу: после приезда Идари с мужем и детьми старик совершенно преобразился, каждый вечер стал выезжать ставить сети, утром рано снимал их и возвращался с уловом.
— Ты, Идари, большая шаманка, как приехала, так и отец выздоровел, — шутил Калпе. — Все время на поясницу жаловался, а теперь кто слышал его жалобу?
— Постель его всегда пустует, — поддерживала брата Агоака.
— Не я тут виновата, его чем-то лечит Богдан, — отвечала Идари, и глаза ее затуманились.
Больше десяти дней гостят Пота и Идари в родном стойбище, где они родились, провели детство, где зародилась их любовь. По вечерам они, как в юношеские годы, встречались у древнего мудрого валуна, и вновь их захватывала, пьянила страстная любовь.
— Ты теперь не хочешь вновь повторить побег? — кокетливо спрашивала Идари, прижавшись к мужу. — А я бы хотела.
— Если ты хочешь повторить побег, я сейчас же все быстро устрою, — в тон Идари отвечал Пота. — Соберу вещи, детишек под мышки — и наш след исчез.
— Богдан как?
— Богдан? Да…
Пота замолк и вдруг почувствовал под собой холод остывшего камня. Возле мужа затихла Идари, тоже охваченная тревогой.
За все время, что они здесь гостят, считанные разы обращался к ним сынишка с какой-нибудь просьбой. Все время от проводит с дедом, не отходит от него ни на шаг. В первые дни Пота не тревожился, потому что Богдан и в своем стойбище Хурэчэн больше бил привязан к Токто, чем к нему. Он понимал, что не может так увлечь сына, как это умеет делать Токто, и потому мирился с таким положением. Но здесь в Нярги эта внезапно возникшая привязанность сына к деду не на шутку встревожила родителей.
