Юстин все-таки устоял под нажимам легкой, таящей угрозу руки, лежавшей на его плече, и не дрогнув выдержал взгляд императора.
Чей-то голос — приятный, насмешливый, хладнокровный голос — лениво протянул:
— Сиятельный, ты чересчур жесток к мальчику. Он первый вечер с нами, а ты лишаешь его обеда.
Караузий будто не слышав. Еще несколько мгновений он не спускал с лица Юстина своего страшного, пронзительного взгляда. Затем губы его медленно раздвинула усмешка, прорезав прямую щель на лице. — Ты прав, как всегда, мой дорогой Аллект, — сказал он. И добавил, обращаясь к Юстину: — Нет, ты не послан шпионить за мной, а если и послан, то тебе об этом не известно. — Рука его соскользнула с плеча юного лекаря, он обвел взглядом столы: — Приступим к трапезе, друзья?
Человек по имени Аллект поймал взгляд Юстина и улыбнулся. Юстин улыбнулся в ответ, как всегда благодарный за проявление доброты, и протиснулся сквозь толпу к Флавию. Тот встретил его тихим возгласом: «Отлично! Ты большой молодец!» — что тоже подбодрило Юстина.
И скоро он уже сидел в конце стола между Флавием и еще одним центурионом. Сосед справа, сосредоточенный на еде, был неразговорчив, и Юстин все свое внимание мог посвятить тому весьма непочтительному описанию великих мира сего, сидящих во главе стола, которым потчевал его Флавий, пользуясь общим шумом.
— Видишь вон того, с резаным шрамом на щеке? — говорил Флавий, расправляясь с маринованной селедкой. — Это Аркадий, капитан «Калеопы», нашей самой большой триеры[4]. Он заработал шрам на арене. Толковый был парень в молодости. Да, а рядом с ним, унылый такой, — это Дексион, центурион морской когорты. Никогда, — Флавий покрутил головой, — никогда не садись с ним играть в кости, если тебе неохота расстаться с туникой. Я не хочу сказать, что он плутует, но почему-то Венеру[5] он выбрасывает чаще, чем дано другим смертным.
— Благодарю за предупреждение, — отозвался Юстин. — Запомню.
Но все это время почему-то взгляд его то и дело обращался на человека, которого император назвал Аллектом. Тот сидел с другими приближенными во главе стола, высокий, с шапкой очень светлых волос, серебрившихся на висках. Тяжелое лицо его было бы приятным, если бы не чрезмерная бледность красок; все было белесое — волосы, кожа, глаза. Но тут он вдруг улыбнулся словам соседа, и улыбка, неожиданная, покоряющая, придала его лицу все, чего в нем только что недоставало.
— Кто этот высокий светловолосый человек? Император, кажется, назвал его Аллектом.
