КОСТЯ. Ты что, плачешь?
НИНА. Мерила там, везде пыль, вот — в глаза попало. Разболталась я.
Отвернулась от окна, смотрит на Костю. Сели оба за стол, закурили. Молчат.
А что тут за оранжерея? Мрак, темно, лиц не видать, вырастил, кретин.
КОСТЯ. Я не кретин. Тут три лампы горит, светло.
НИНА. А мне темно. Ну, а зачем такое вырастил? Так, стоп. Прошу прощения. Начинаю с начала. Прости. Прости меня. Извини, я несколько груба, мне надо прекращать ругаться, я матрона буду, поэтому… Итак! Начинаю сначала.
Быстро выпрямила перед лицом ладони, помахала ими, выдохнула. Пошла по кухне.
Итак, что тут, дорогой мой, у вас растёт?
КОСТЯ. А?
НИНА. Я спросила, что растёт у тебя тут, Костик Гулькин?
КОСТЯ. Тут?
НИНА. Да тут, тут! Почему тут так всего много растёт?
КОСТЯ. Никогда ничего не выбрасываю. Болезнь. Не плачь. Не надо.
НИНА. А-а, понимаю. Это от постоянной нищеты, дорогой. Ну, и дальше?
КОСТЯ. Ну. Что ни посажу — всё вырастает. Это потому, что не вредный — так говорят. Съем яблоко — семечко ткну в горшок. Лимон — тоже. Подсолнух — тоже. Вот и растёт всё дуриком. Если б кошки не обжирали, тут вообще было б не войти. Там, в семечке — жизнь, не выкинешь — жалко, пусть растёт. Да плюнь ты на этого, он — гаплонт, Вася глюковатый, не плачь.
НИНА. Я не плачу, сказала! Ты — да не вредный, ага, вижу. Задира. А крапива?
КОСТЯ. На улице взял семечки, принёс, кинул. Растёт. Не вредный. Я не поливаю, бабка с матерью ухаживают. Да не плачь, сказал?!
НИНА. Заткнись, я не плачу! Дураки. Кретины. Дебилы. Идиоты.
КОСТЯ. Кто?
НИНА. Кто, кто. Да все вы тут, дети подземелья, сонное царство. И кошки поганые эти. И собаки замызганные, будто асфальт ими мыли. Ну, что они смотрят? Ну дай ты им покушать. Бедные гавгавки, они с голоду тут подыхают, ну?
КОСТЯ. Да они лучше тебя питаются. Не хотят они жрать, на улку гулять хотят. Мать придёт, сходит с ними.
Нина надела шубу, пошла по коридору, пинает коробки, говорит громко:
НИНА. Вот эту стенку снесём! Эту тоже! Эту — выломаем! Тут — кухня, тут — зал, тут — гардероб…
Нашла на полу карандаш, смеётся, муслит карандаш во рту, рисует на обоях двери. Язык от карандаша у неё стал синий.
О-о! Замечательно! Швейцар в ливрее. Столики с белоснежными скатертями! Ну, такая Мексика, знаешь. В центре — возвышеньице, на нём — белый рояль. «Пиано-бар». Рояль, пианист, музыка. Вечер, свечи, тихо. Шторы зелёные.
КОСТЯ. Гей-бар, что ли? Этот цвет «голубые» любят.
НИНА. Это цвет живого, мальчик. Играет пианист. Играет. Карандаш химический, горький, гадость, тьфу. Вот. Играет, играет. Я иду. Иду, иду. Хожу. Вам удобно? А вам? Курите. Вот пепельница. Не стряхивайте на пол. Тут прежние жильцы стряхивали на пол, а в «Пиано-баре», козлы, такого быть не может! Что, дорогие? Хорошо вам тут? И мне! Грязная потная жизнь решила мне рёбра сломать, но — нет! У меня гнездо будет. И тогда я начну радоваться, буду радоваться всему, потому что всё проходит, амиго, всё не вечно, всё не важно, остаётся в душе только радость, одна она! Если она есть, то жить можно. Сколько радости у меня впереди! Добрый вечер, добрый вечер, спасибо, я хозяйка, вам удобно, как я рада!
