Он говорил, а я думал: виделся ли ему Сеймур таким при жизни, или все изменилось в эти траурные дни; возможно, он раскаивался, что раньше не жаловал — по своему обыкновению — знаменитого старшего брата: «правильного», спокойного, уживчивого, нормального брата, на которого все смотрели снизу вверх, кумира округи, образец, с которым вечно сравнивали младшего Лейвоу, заставляя его становиться своего рода суррогатом брата. Может быть, это великодушное суждение Джерри о Шведе появилось благодаря совсем недавно, несколько часов назад зародившемуся сожалению? Когда кто-то умер, это случается: разом заканчивается противостояние, и тот, кто при жизни казался скопищем пороков, человеком, с которым немыслимо дышать одним воздухом, теперь предстает в самом привлекательном свете; многие его поступки, позавчера казавшиеся вам отвратительными, сегодня вызывают у вас, следующего в лимузине за катафалком с гробом, не просто сочувственную улыбку, но чуть ли не восхищение. Какое отношение ближе к правде — безжалостно-придирчивое, допустимое по отношению к человеку до похорон, незаметно сложившееся в мелких баталиях повседневной жизни, или то, что наполняет нас печалью на семейных поминках, — даже постороннему судить трудно. Вид гроба, опускаемого в землю, может произвести в сердце огромную перемену: вы вдруг осознаете, что не так уж плохо думаете о покойном. Но что вид гроба производит в душе, занятой поисками истины? Не скажу, что знаю ответ на этот вопрос.
— Мой отец, — говорил Джерри, — был не подарок. Властный. Всюду сующий нос. Не представляю, как люди могли у него работать. Когда предприятие переехало на Централ-авеню, первое, что он ввез, был его стол, и поставил он его не где-нибудь, не в кабинете со стеклянной стеной, а аккурат посреди цеха, чтобы можно было следить буквально за каждым. Шум там стоял ужасающий: швейные машины гудят, заклепочные стучат — сотни машин одновременно, и посреди всего этого — стол его величества, телефон его величества и само его величество. Хозяин перчаточной фабрики, а полы в цехе всегда мел сам, и особенно тщательно — около резаков, где кроили кожу, потому как по размеру обрезков хотел определить, кто приносит ему убытки. Я сразу сказал Сеймуру, чтобы он послал все это подальше. Но Сеймур-то был из другого теста. У него было большое сердце, широкая натура, и они его просто-напросто съели, все эти удавы. Ненасытный отец, ненасытные жены, да и паршивка-дочка тоже. Убийца
