— Бог мой, Алан, — сказал я, — ты копия своего отца.
— Естественно, что не чркого, — ответил он, сжимая мое лицо в ладонях и целуя.
— Ал, — сказал Менди, — расскажи Прыгунку, что сказал Шриммер своей жене. У него новая женушка, Прыгунок. Шесть футов росту. Три года назад он пошел к психотерапевту. Тот спросил его: «Что придет вам на ум, если я попрошу вас вообразить себе тело вашей жены?» — «Что хорошо бы перерезать себе глотку», — сказал Шрим. И в результате он развелся и женился на секретарше-шиксе. Шесть футов. Тридцать пять лет. Ноги растут из подмышек. Ал, расскажи Прыгунку, что выдала эта дылда.
— Она сказала Шриму, — сообщил Алан — мы, весело посмеиваясь, похлопывали друг друга по плечам и рукам с несколько ослабевшими бицепсами, — она сказала: «Почему все они Мутти, Утти, Дутти и Тугги? Если его зовут Чарльз, то при чем тут Тутти?» — «Не надо было привозить тебя, — ответил Шрим, — я знал, что не надо. Это не объяснишь. Объяснить невозможно. Это вне объяснения. Так оно есть — и точка».
Кем же был теперь Алан? Выросший в доме хозяина химчистки, помогавший отцу за прилавком, категорически непригодный для химчистки, он теперь был председателем суда в Пасадене. На стене крошечного заведения его отца над гладильной машиной рядом с надписанной фотографией мэра Мейера Элленстайна висела окантованная литография «Члены Верховного суда». Я вспомнил об этой картинке, когда Алан упомянул, что его дважды включали в состав делегации республиканской партии на съезде по выдвижению кандидатуры президента. Менди спросил, не поможет ли ему Алан с билетами на «Роуз Боул», и Алан Майзнер, с которым мы вместе ездили в Бруклин посмотреть (в год, когда Робинзон вошел в команду) на воскресные тренировки «Доджеров», с которым садились в восемь утра на останавливающийся возле нашего дома автобус, привозивший нас на Пенсильванский вокзал, доезжали до нью-йоркского метро, ехали через весь Нью-Йорк до Бруклина, и все это, чтобы добраться до стадиона Эббетс и съесть, прежде чем начнут отрабатывать подачи, привезенные из дома завернугые в пакетик сэндвичи, — Алан Майзнер, который, когда игра шла полным ходом, оглушал всех вокруг нас подробным комментарием каждой подачи обеих игр, — так вот, тот самый Алан Майзнер небрежно вынул карманный еженедельник и сделал аккуратную пометку. Глядя через его плечо, я смотрел, как он пишет «бил. на Р. Б. для Менди Г.».
Неважно? Не стоит упоминания? Ничего сверхъестественного? Что ж, это в первую очередь зависит от того, где вы выросли и какой стороной поворачивалась к вам жизнь. Нельзя сказать, что Алан Майзнер начинал с полного нуля, и все-таки, вспоминая мальчишку из глухомани, который самозабвенно вопил и свистел, просиживая, как приклеенный к месту, с первой и до последней минуты тренировки на стадионе Эббетс, вспоминая его разносящего по клиентам вычищенную одежду — в зимних сумерках, с непокрытой головой, в засыпанной снегом курточке, легче как-то предположить, что его ждет нечто более скромное, чем судьба завсегдатая Турнира Роз.
