На следующий день Кафф сказал, что ему нужно со мной поговорить. Я принял предложение с большим любопытством, потому что подобные начинания были не в его характере.
– После обеда, – сказал я.
– После обеда, – подтвердил он. И исчез.
Мне показалось, что Батис спрятался где–нибудь в лесу. С Каффом происходило нечто из ряда вон выходящее, если он вдруг решил предаться размышлениям.
Я занялся укреплением веревочной сети с жестянками вокруг маяка. Тем временем животина вышла наружу. После упражнений с Батисом она не надела этот жуткий свитер и была нагой. Не заметив меня, она направилась к узкой полоске песка на берегу, с той стороны острова, где скалы были особенно высокими и острыми. Мне надоело мое изнурительное занятие, и я последовал за ней.
Я настиг ее, прыгая с камня на камень. Скал здесь великое множество. Иногда мне казалось, что это место похоже на рот великана, который спит под землей: песчаный берег – его челюсти, а камни – зубы. Между скалами, укрытые от волн и ветра, прятались маленькие островки песка. Животина выбрала одну такую ямку и устроилась там, как ящерица. Она лежала совершенно неподвижно. Ее можно было спутать с гранитом, который служил ей защитой от морской стихии. Иногда волны все же проникали в убежище, накрывая ее с головой. Это производило на нее такое же впечатление, как на какую–нибудь креветку. Она не обращала на прилив ни малейшего внимания, как и на меня: я сидел на скале в двух шагах от нее, и мое присутствие не могло остаться незамеченным.
При виде этого существа становились понятны слабости натуры Батиса. На сей раз мой интерес был отнюдь не научным. Каким–то чутьем она это поняла, потому что не убегала, но и не боялась меня. Я провел рукой по ее спине. Влажная кожа была скользкой, точно ее покрывал слой оливкового масла. Животина не шевельнулась. То, что прикосновение не произвело на нее никакого впечатления, вызвало во мне какое–то незнакомое беспокойство. Набежавшая волна накрыла ее пеленой пены, спрятав от меня нагое тело. Эта белая простыня искушала меня и в то же время вызывала чувство острого стыда. Я ушел, ругая самого себя. Словно меня оскорбил голос, которому невозможно ответить.
После обеда Батис действительно завел со мной разговор. Мы вышли с маяка под предлогом небольшой прогулки. Слова, сказанные им, скорее напоминали выражение последней воли. Мы шагали по лесу, и он, не говоря напрямую о поражении и не сходя с позиций плебейского стоицизма, описал наше положение так:
