Потом наступил черед сорняков в прямоугольнике. Мне надлежало тщательно прополоть его. Наставник велел отделить сорняки от полезных растений. Поскольку я совсем не разбирался в травах, мне приходилось рыться в энциклопедиях всякий раз, перед тем как вырвать какую–нибудь из них. «Это не сорняки, – говорил он мне об одних травах, – из их листьев можно заваривать чай. И это тоже не сорняк, – защищал он дикую спаржу, – ее можно употреблять в пищу, более того, это деликатес. И та трава тоже не бесполезна: как можно записывать ее в сорняки, если в мае она расцветает прекрасными белыми цветами?»
Наконец, осталось только одно растение. Толку от него не было, никакими тайными свойствами оно не обладало. Его темные колючие листья содержали ядовитый сок, твердый ствол был некрасив. Мой наставник размышлял: «Хорошо, это растение ни на что не пригодно, но если мы вырвем его, будет ли смысл во всех остальных травах?» – «Они потеряют свой смысл», – сказал я. – «И к какому же выводу вы пришли?» – «Что сорной травы не бывает». – «Можете считать, что вы выполнили задание».
Другое задание: следить за любым человеком, по своему выбору, в течение двух дней, записывая все: каждое его слово, мнение, движение, действие, секреты и так далее. Из детского озорства я выбрал объектом его самого, и он не возражал. Затем он потребовал, чтобы я данную личность оценил критически. Я сказал, что если хорошо знаешь какого–то человека, то не можешь судить его. «Можете считать, что вы справились с этим упражнением», – был его ответ.
Но главный урок, который он мне преподал, состоял в следующем. В нашем мире можно действовать только в двух направлениях: двигаясь вперед, к жизни, или назад, к смерти. Самый непросвещенный угольщик мог избрать путь жизни, а какой–нибудь литературный гений, озабоченный судьбами страны и эпохи, – путь смерти. Положение в обществе не имеет значения. Я помню, мой опекун умер через три дня после моего гражданского совершеннолетия. Он простился со мной на смертном одре со спокойствием человека, оставляющего начатое дело в надежных руках, и говорил о болезни, которая сжигала его, с точностью критика, который оценивает произведения искусства, созданные другими художниками.
«А теперь, друг мой, расскажите мне в двух словах, чем вы намерены заняться в будущем», – завершил он свою речь.
«Как вы можете говорить об этом, когда умираете?» – спросил я, заливаясь горькими слезами.
«А с чего вы взяли, что такие люди, как я, умирают?» – резко ответил он мне.
