– А, Катька! Че ты такая замудоханая?! Принеси-ка мне воды! Я тебя трахну потом, если хочешь! – прохрипел он.
Она стояла в оцепенении, не двигаясь с места.
Он ждал несколько секунд.
– А ну сука, воды быстро! – пространство посыпалось маленькими белыми осколочками, такими, которые не оставляют отражения, рассыпаясь бессмысленно и навсегда, так словно существовали до этого вместе лишь для того, чтобы потом исчезнуть.
Три кошки впились в его ногу.
Он завопил от боли.
– А эти твари что тут делают?! – заорал он. Пространство его давно уже не слушало, он кричал где-то там, по другую сторону восприятия.
«Неужели бывает что-то дальше человеческого мира?!» – удивилась я, видя, как он улетает в какое-то другое, еще более ужасное слишком бытие.
…
– Но это не ад? Ни так ли?! Ад все-таки не материален?!
– Нет, это не ад! Это мир вечно гниющих, вечно разлагающихся материй! Они мечтают стать ни чем, но делаются лишь больше и больше…
– Что с ним будет?
– Он – гангрена, и мы его ампутировали! Пусть теперь гниет!
…
Он осмотрелся. Ботинок, обрызганный мочой и кровью, тело умершей кошки, чугунная сковорода, Катька в позе пришибленного комара, с раскинутыми в сторону руками и искривленным гримасой ужаса, лицом, теперь уже в вечном отчаянье.
…
– Катя, где ты живешь?
– «Отчаянье», дом «безнадежности», квартира «безвыходности».
– Молодец, детка, правильно, так и скажешь дяденьке милиционеру, если потеряешься!
– Хорошо!
…
Толпа кашек. Война. Убийца посмотрел на врагов и угрожающе произнес: «Вы, твари, если хоть раз выйдите из комнаты, я вот ее, – Он указал пальцем на Катю, – Вот так вот! – он вылупил глаза и многозначительно посмотрел на расплющенное тело кошки на полу! Вы меня поняли?!»
Кошки с укором посмотрели на него.
…
– Люди вообще не умеют играть по правилам! Они их и придумали, потому что не могут не нарушать!
– Не честно!
– А что делать?
– Уступить?
– Она! Он же ее убьет!
– Наша принципиальность не стоит души той кошки, что, сделав проступок в прошлой жизни, теперь мучается в этом несчастном теле!
– Да, вы правы, его ведь уже и нет вовсе.
…
Я посмотрела на него. Перед моими глазами было большое коричнево зеленое месиво гниющей раны, вечно разлагающейся, незаживающей язвы. «Вечное гниение! Ужасно! Но ему повезло, он не видит себя! Неужели у кого-то еще осталось так много жалости, чтобы не давать ему зеркало?!
…
– Нет, просто он не признает, что это он!
– У людей хорошо развит инстинкт самосохранения! Они сохраняются даже тогда, когда в общем уже и не надо! Так сказать, «долгоиграющее» молоко.
