Катина сущность прилипла к моим пальцам и не хотела ни как оттираться. Вода обиделась на меня. Она не хотела забирать себе доказательства, моей плотской измены, которые я ей так покорно и с таким отвращением принес.
Мои пальцы были в вязкой белой слизи, которая обволакивала их и словно кислота, прожигала мне кожу. Я брезгливо посмотрел на свою руку. Мне захотелось взять топор и отрубить ее, так ненавистна была мне эта вязкая слизь, казалось желающая поселиться навеки, как "грибок" на пятках тренера по плаванью в институте, на моей руке.
Мне казалось, что мои пальцы, покрываются язвочками, маленькими, серо-зелеными язвочками, которые с каждой минутой становятся все больше и больше. Они разрастаются, заполняя все кожу моих рук, поражая, ногти и маленькие складочки на моих костлявых, тонких пальцах, с их сухой и вот-вот уже готовой, потрескаться кожей. Мне страшно. По язвочкам, словно по норкам, начинают шнырять туда сюда червячки, маленькие черные, пропахшие гнилью скользкие тела, разъедают изнутри мою руку. Я готов был закричать от ужаса… И закричал…
– Олам, прекрати там орать, соседей разбудишь! – Катя выдает крайне странный, для нее, и ее обычного наплевательского отношения к окружающей действительности, аргумент.
– Что за хуйня с тобой сегодня творится? Я не понимаю! Наркоты обожрался что ли? – кричит Катя из-под двери, в продолжении своему монологу.
Я слышу ее голос, где-то очень далеко и не ясно. Мне не хочется ее слышать. Мне не хочется, чтобы мне был понятен смысл ее слов. Но вопреки своему нежеланию, я медленно начинаю осознавать, о чем Катя говорит.
Я пытаюсь почувствовать, что мне менее отвратительно, что для меня терпимее, мои язвочки, червячки и упоение собственной слабостью, или отвратный хриплый голос Кати, ее длинный "желтые", как гуашное солнце на детском рисунке, волосы, с черным пробором, ее белая кожа и большие, словно два огромных шара, стоячие груди с маленькими розовыми сосочками, ее ребра, которые видны так отчетливо, что по ним можно перебирать пальцами, когда она ложится на спину, словно по струнам, ее массивные бедра, которые самой природой предназначены, чтобы вынашивать "плоды", сладковатый вкус и запах ее "внутренней сущности", которая вытекает из нее при малейшем, случайном соприкосновении с ней, из-за чего она ходит всегда во влажных трусиках. Ужасно.
– Иду! – ответил я как-то слишком тихо, так, словно и не произнес ничего.
Я чувствовал, что руки так и не отмылись, но вода смягчила их, продрав брезентовую пленку "внутренней сущности", здесь Катиной, но на самом деле, как я ощущал, моей, моей, когда я женщина. Я долго вытирал руки о, скорее всего, грязное полотенце, собираясь с духом чтобы выйти из моего укрытия, и лишь тогда, когда я ощутил появившиеся во мне силы преодолеть неминуемое вхождение в тот мир, который был за пределами туалетной комнаты, я отворил дверь и вышел.
