Больной крякнул, отложил свои орудия, потер ладони и на минуту задумался. После чего схватил бритву и начал царапать уголком по бумаге. Отложив бритву, принялся тереть по расцарапанному резинкой. Снова взялся за бритву, процедура была повторена несколько раз, под конец мастер загладил место, где прежде стоял год рождения, желтым ногтем.
"Тэк-с, - промолвил он. - Аусгецайхнет. Угадайте, что это слово значит?"
"Отлично".
"Правильно! Далеко пойдете, молодой человек. Итак... один росчерк пера, всесильного пера! И - позвольте поздравить вас с совершеннолетием".
Ченцов занес перо над метрическим свидетельством и остановился.
"М-да. Угу".
Он отложил ручку, подпер подбородок ладонью.
"Я же говорил вам: отвратительная бумага. Во-первых, рыхлая... Они просто не умеют изготовлять настоящую бумагу".
Оба рассматривали документ, на обороте отчетливо была видна дырка.
"Дорогой мой, - промолвил Ченцов, - я думаю, что теперь нам ничего не остается, как выкинуть метрику. Лучше уж никакой, чем такая..."
"А как же?.." - спросил подросток.
"Что? Очень просто. Когда придет время получать паспорт, нужно объяснить, что метрика пропала... ну, скажем, во время поспешной эвакуации. Ничего не поделаешь, военное время".
"Я не об этом, - сказал мальчик. - Как же мы теперь поедем?"
"Ах, друг мой..." - шептал Ченцов, глядя не на собеседника, а скорее сквозь него; и почти невыносим был этот сухой, опасный блеск глаз, похожий на блеск слюды. В палате было сумрачно, на койках лежали, укрытые до подбородка, безликие люди, от всего - от белья, от тумбочек между кроватями, от полусидящего, тощего, подпертого подушками Ченцова - исходил тяжелый запах. А снаружи был ослепительно яркий, голубой, звенящий птицами день, было уже почти лето, был май. Значит, думал подросток много лет спустя, когда он уже не был подростком, значит, должно было пройти еще около двух месяцев. Как, однако, условны эти вехи. Повествование - враг памяти. Оно вытягивает ее в нить, словно распускает вязку, и смотрите-ка, дивный узор исчез.
"Друг мой. Только вы меня понимаете".
Он повернул лицо в подушках - небритые щеки, острый нос, остро-бесцветные глаза, синие губы, полуоткрытый рот. Мальчик обернулся: в дверях дежурная сестра. Пора уходить.
"Еще пять минут, - прошелестел больной, взглянув на сестру, Марусенька... Что я хотел сказать. Мне надо немного окрепнуть. Обострение пройдет. И мы с вами... о, мы с вами! - Он покосился на соседей. - Они не слышат..."
