Думаю, не открою большого секрета, если скажу, что у медиков, работающих в хирургии, травматологии, на скорой помощи и часто видящих предсмертные муки людей и утешающих их в такие роковые минуты, со временем изначальные чувствительность и сердечная жалостливость притупляются. Природный инстинкт заботливо предохраняет их души от саморазрушения, вырабатывая что-то вроде иммунитета к чужой боли, или, говоря жестче, — профессиональный цинизм. И это оправдано самой жизнью: ведь нельзя же им умирать с каждым, нельзя расслабляться — нужно спасать.
Но дежурство Зои у постели Некрасова сделало ее причастной к его боли. Было ясно, что это именно боль, а не какой-то конкретный противник, и вызывала у него такую непримиримую ярость. Именно она и была сейчас его самым серьезным и беспощадным личным врагом. Инъекции промидола давали ему передышку, но память снова погружала его в страдания.
У физической боли есть одна характерная особенность — доминировать над всеми помыслами человека; для него в данный момент нет ничего важнее, чем избавиться от нее. А когда она, наконец, покидает его, тут-то на смену ей и приходит мука другого свойства — душевная, не менее настырная и жестокая.
Так было и с Владимиром. Когда физическая боль потеряла свою пульсирующую остроту и стала привычной неизбежностью его существования, некоторое время он благодушествовал. Казалось, дела у него уже пошли на поправку, и вдруг проявился его психологический надлом. Потеплевший было взгляд, снова стал тусклым, отчужденным. Капитан подолгу замыкался в себе, не реагируя ни на что, отказывался от еды. Сестры смотрели на это как на капризы, а Зоя — как на отказ от жизни.
Некрасов, конечно же, заметил ее особое отношение к нему и временами, когда оптимизм ненадолго возвращался, был с нею вполне откровенен. Так она и узнала некоторые подробности его жизни. Детство он провел в Грозненском детдоме. Однажды, прочитав книгу о полководце Суворове, стал мечтать о военной карьере. Учился он неплохо и при конкурсе шесть человек на место в училище поступил. В браке был менее года, развелся. До направления в последнюю командировку жил в общежитии при части.
И теперь она понимала, какая лавина страшных своей неразрешимостью вопросов обрушилась на него. Как примириться со своим увечьем? Чем заниматься? Где жить и с кем? — Было, отчего волноваться: ни дома, ни семьи.
Насмотревшись на муки Некрасова, Зоя уже не могла избавиться от однажды посетившей ее мысли, что некоторые наши вожди, с лёгкостью посылающие под пули молодежь, — соучастники массовых убийств. И вместо персональных пенсий и льгот было бы справедливей предоставлять им пансионаты с решетками. Ведь если бы они были убеждены в неотвратимой ответственности за каждую искалеченную или погубленную при их участии жизнь, то они стали бы обдумывать свои слова и решения так же тщательно, как Бог взвешивает грехи человеческие.
