— Да, — вынужденно призналась она, — не пляжный. Мне пора окунуться.
— Мне тоже.
В воду они зашли вместе. Потом еще загорали, снова купались, вели ленивый, совершенно пустячный разговор. Они изредка поглядывали друг на друга, и, очевидно, это не оставалось без последствий: что-то с ними происходило.
«Боже, как же он хорошо сложен! Я с ума схожу, — думала она. — Кажется, смотрела бы на него и смотрела всю жизнь. Но не слишком ли он избалован вниманием? Что-то чересчур часто он прихорашивается: то волосы поправит на голове, то задумчиво огладит свои каракулевые бачки, то кончиками пальцев проведет по контурам бровей. У него дома, должно быть, уйма зеркал. Как же я забыла, уже одиннадцать. Пора к Некрасову, совсем совесть потеряла».
Зоя поднялась, отряхнула налипшие песчинки, набросила свой васильковый халатик, надела босоножки и нарочито церемонно простилась с Денисом. Он выглядел смущенным; очевидно, хотел проводить ее, но непродолжительное знакомство к этому пока не располагало.
«Интересно, — обожгла вдруг ее сознание мысль, — а есть ли у него семья? Не может быть, чтобы не было. Ладно, что уж тут гадать, время покажет».
Через полчаса она была уже в санатории. Коляска Некрасова стояла на центральной аллее возле одной из скамеек. Он снова читал.
— Здравствуйте, Зоечка. Ну, как вам «Одиссея»?
— Добрый день. Как видите, понравилась, раз я здесь.
— Рад безмерно. Вы не поверите, но с тех пор, как мы расстались, я произнес всего лишь несколько слов.
— Что же с вами случилось? Или интересных собеседников не нашли?
— Не знаю. Отчего-то настроение переменилось. Опять что-то накатило. А вчера ночью, представьте себе, у меня ужасно болела левая пятка — словно на гвоздь наступил. Сделали укол, боль исчезла. И что любопытно: даже на фантомную боль есть управа. Но как избавиться от душевной пытки, не представляю.
Девушка присела на скамью.
— Что же вас сейчас мучит? Ведь все ясно. Надо жить надеждой на лучшее: найти себе подходящее дело, друзей.
— Видите ли, Зоя, во мне столько нерастраченной силы и доброты, и любви, и злости, что мне кажется, что однажды от всего этого я просто сгорю. У меня руки чешутся: хочется копать, рубить, косить, а я, как полугодовалый ребенок, — в коляске. И это на всю жизнь… Как подумаю — тошно.
— Скажите, Володя, а если бы вы знали, что все так плохо окончится для вас, вы бы отказались от командировки в Чечню?
Он глубоко задумался.
— Пожалуй, нет, не смог бы… Я хорошо знаю, что такое долг, честь. Для меня эти понятия горячи, как угли на ладони. Но при ранении я бы уже не хватался за жизнь, как зазевавшийся пассажир за поручни последнего вагона. Нет. Я бы постарался остаться.
