Заваливаюсь на живот. Пулеметный ствол тонет в сугробе. Мать — перемать! Отчаянно расшвыриваю снегруками, чтобы получилась хоть какая-то площадка. Сбоку по-прежнему сопит мой второй номер. Тону в сугробе вместе с пулеметом.
— Чего е…к раскры! Стреляй, мудак!
Очереди костенкинского автомата глушат ухо. Черт с ним, с ухом, ухо заживет…
Нет, черт, стрелять из положения лежа не получается. Придется стоя. Я не Геракл, чтобы прицельно шмалять из тяжелого ротного пулемета от живота, но другого выхода нет. Даю первую короткую очередь — пристрелочную, вторую, третью…
Стреляя, бреду по пояс в снегу, пытаясь найти более-менее ровное место с небольшим снежным покровом. Интересно, куда делись остальные наши? Кажется, что остался один в этой снежной круговерти, только верный оруженосец Костенко перебирает ногами рядом, не прекращая лупить из автомата в белый свет, как в копейку. Впрочем, его первый номер стреляет не намного прицельнее…
Над головой пролетает трассер. Инстинктивно ныряю рыбкой вперед и, больно ударившись локтем, наконец-то обнаруживаю искомую точку опоры для сошек. Теперь можно бить точнее.
У «духов», как и у нас, ленты набиты патронами в пропорции один трассер на три обычных. Так удобнее корректировать собственный огонь. Но у того, что лупит как раз напротив меня, патроны все трассирующие. Это, конечно, на психику давит сильно, но зато демаскрирует пулеметчика. Ну и дурак ты, «дух» — я тебя в два счета обнаружу…
Та-а-а-к, чуть левее… Вот она, точка, откуда, как из мешка, сыплются стрелы пулеметных очередей… А вот теперь огонь!!!
Бью длинными. Ствол пулемета то и дело от отдачи взлетает вверх и его, как строптивого скакуна, приходится укрощать, возвращая на место. Наваливаюсь всем корпусом вперед, чтобы зафиксировать сошки — тогда ПК держится ровнее.
Чуть левее заработал еще один пулемет. Это наверняка Грачев. Теперь мы на пару этого «духовского» пулеметчика точно в рай отправим. В два ствола прочесываем кусок белесой пелены из снега, из которой в нашу сторону летели трассы. Замолчал, гад… Завалили или поменял позицию?
Рядом со мной отчаянно лупит из автомата Костенко. По всем правилам стрельбы он должен лежать справа от меня, как и положено второму номеру. А этот змей строился слева. И теперь осыпает отстрелянными гильзами.
— Ленту давай!
Не слышит, увлекся, враг…
Лягаю его ногой. Костенко поворачивает ко мне свою красную морду: глаза — как щелки, лицо яростно перекошено, на кончике носа — капля. Все это с дурацкой закономерностью отпечатывается в моих мозгах. Всегда так — запоминается всякая чепуха. Интересно, неужели и у меня такая же рожа?
